Император криво усмехнулся. Лично у него было мало сомнений относительно того, кто был его настоящим отцом. Конечно же Люй Бу-вэй, один из мерзких жучжэ! Быть может, именно эти пересуды – об отцовстве – и сократили жизнь другому отцу, досточтимому Чжуан-сян-вану, человеку, слишком ранимому и мнительному для того, чтобы быть властителем мириадов менее ранимых и мнительных.

Впрочем, грешно обижаться на Люй Бу-вэя, окружившего юного государя искренней заботой. Он как мог охранял Ин Чжэна от злобной молвы, старался защитить от ненависти и коварства, что пропитали насквозь стены дворца Циняньгун, делал все, чтоб сделать из мальчика настоящего правителя, сильного и мудрого. Проклятый жучжэ! Это он, кровный отец заставил Ин Чжэна задуматься над тем, что есть жизнь, а потом и над тем, что есть смерть.

Жизнь… В этом Ин Чжэн не открыл для себя ничего нового. Жизнь была вещью вполне обыденной. Солнце, ветер, вода, огонь, земля, сладкое питье и еда, дорогие одежды и прочие мелкие радости. Жизнь представлялась естественным даром, каковым, собственно говоря, и была. А вот смерть…

Смерть!

Ин Чжэн рано пришел к мысли о смерти. Поначалу он просто отмечал факт исчезновения людей – то одного, то другого из родственников, приближенных. Смерть, как факт. Именно так восьмилетний мальчик отметил смерть деда. Дед был, и вот его не стало. Он лежал неподвижный в резном гробу. И пол краской, толстым слоем положенной на лицо, проступала восковая желтизна. Маленький Ин Чжэн поклонился деду, желтому и неподвижному. И все. Он не слишком любил его, деда.

Отношение к смерти вдруг изменилось, когда ушел отец. Он лежал неподвижный, желтый и чужой. И Ин Чжэн понял, что смерть – это страшно, что смерть – это ничто, не солнце, не ветер, не дождь, не смех, не плач, не свет, не темнота, не пища, не глоток воды, не любовь и не ненависть – ничто! Грань, за которой беспредельная пустота, больше, чем пустота, ибо это ничто не имеет определения.

Ин Чжэн понял и испугался. Он испугался Смерти, он слишком любил жизнь. Он не хотел лишиться тех маленьких и больших радостей, что даровала ему жизнь. Будь он одним из бесчисленной толпы минь, [5] он, возможно, отнесся бы к Смерти проше; цянь-шоу, как царь убедится впоследствии, спокойно относились к Смерти. Они воспринимали ее с тем равнодушием – внешним, а быть может, и внутренним, какое бы мы назвали стоическим. Но Ин Чжэн не был черноголовым, коленопреклоненным рабом, не имеющим права думать о Смерти, ибо жизнь черноголового не стоила ничего. Ин Чжэн был повелителем черноголовых, его жизнь стоила безмерно много, и он был праве думать о Смерти, он был вправе страшиться ее. Он обратился к мудрому Люй Бу-вэю.

– Я боюсь Смерти! – сказал царь.

– Не ты первый, Бися, [6] – ответил мудрец.

– Но я не хочу умирать!

– Не ты первый, – повторил Люй Бу-вэй.

– Мне плевать, первый я или нет! Я хочу жить вечно! Ведь я первый, первый среди всех! И я хочу быть первым, кого минует смерть! Я хочу знать, как обрести бессмертие!

Мудрец мягко улыбнулся в редкие усы и столь же редкую седую бородку.

– Мы не знаем, что такое жизнь, можем ли мы знать, что такое смерть? – ответил он словами учителя. [7] – Можем ли мы знать, что есть бессмертие?!

Но подобный ответ не удовлетворил юного принца. И с тех пор он возненавидел жучжэ, к которым до того относился вполне благосклонно. Мудрецы были не единственными, кого ненавидел Ин Чжэн. Еще он ненавидел придворных, всех этих высокомнящих личжу с их вымученными улыбками, неискренней лестью, отрепетированными поклонами. Они были лжецами и ненавидели Ин Чжэна, а скрывали свою ненависть лишь потому, что властитель Цинь был наделен силой.

Минь, народ… Ин Чжэн не знал его, но также ненавидел, ибо подозревал, что черноголовые: от самых последних би чжэ до отмеченного властью и высшим расположением лехоу – ненавидят его; ненавидят за то, что он лучше, благороднее, выше всех.

Вот если бы можно было обойтись без всех их: князей и мудрецов, крестьян и рабов-тунов. Оставить одних лишь шицзу, чтобы те охраняли драгоценную персону императора. А всех остальных бросить в широко разверстую пасть Тянь-лана – Небесного Волка. Но, к сожалению, это неисполнимо. Кто будет тогда кормить и одевать владыку Тянься, кто будет следить за сбором налогов, кто будет придавать пышность дворцу.

А было бы великолепно – остаться одному в окружении преданных ланчжунов, а то и вообще одному, ибо нельзя в полной мере положиться на преданность человека. Кому, как не владыке Цинь, не единожды преданному друзьями и недругами судить об этом?! Кому?! Разве не ему, правителю, преданному своим первым министром?!

Его звали Лао Аем, и он был учеником мудрого Люй Бу-вэя и ближайшим советником Ин Чжэна. Лао Ай обладал громадной властью и пользовался расположением матери, вдовствующей царицы. Как потом выяснилось, Лао Ай был ей не только советником, но и другом. Его ввел во дворец Люй Бу-вэй, еще один старинный друг царицы-матери. Мудрец боялся, что его тайная связь с царицей откроется, почему и нашел себе подмену в лице верного и преданного слуги Лао Ая. Юного красавчика выдали за кастрата и приставили служить царице. И очень скоро мнимый евнух обрел громадную власть.

Люди стали бояться Лао Ая и заискивать перед ним. А сам Лао ай боялся лишь одного человека. Он боялся Ин Чжэна, он лучше других знал характер государя. Из котенка вырос тигр с сердцем шакала – безжалостный, коварный и неразборчивый в средствах. И этот тигр собирался опустошать не только охотничьи угодья соседей, он был готов творить кровавый пир и в собственном доме. По крайней мере, так говорил Лао Ай. Говорил за глаза, пряча эти самые лживые глаза при встречах с Ин Чжэном в низком поклоне. Он склонялся до самого пола, но мечтал видеть склоненных перед собой. Он был непомерно честолюбив, этот выскочка Лао Ай, жалкий цэши, непостоянный и лживый, как и все люди низкого сорта.