То было радующее душу зрелище – мчащаяся во весь опор лавина всадников, готовая смести все на своем пути. Куруш улыбнулся в густую, щедро пропитанную хной бороду. Сейчас! Еще немного, и дерзкие массагеты попятятся, а затем и побегут. Вот сейчас…

С холма взвилась туча стрел, густая настолько, что на миг заслонила краешек неба. Сколько их было, стрел – неведомо. Но многие тысячи. И каждая попала в цель. Каждая вонзилась либо в человека, либо в разгоряченную быстрым бегом лошадь. Сотни и сотни всадников пали с пятнистых попон, покатились по земле с жалобным криком кони.

Но лава устояла. Она лишь немного сбросила ход, чтобы чрез миг снова набрать его, втаптывая в сухую пыль раздробленные тела павших.

– Вперед! – ликующе закричал Куруш.

И тут взвилась новая туча стрел, а затем они стали лететь непрерывно, обратившись в смертельный дождь. Увенчанные трехгранными жалами, стрелы валили наземь сотни и тысячи витязей, выкашивая передние ряды и прореживая тех, что скакали чуть позади. Массагеты стреляли с ужасающей быстротой и меткостью. Раз, два, три – и каленая стрела находила очередную Цель, а рука лучника уже тянулась в сагайдак за новой. И вновь Раз, два, три – и еще несколько сот витязей, ловя воздух пробитой грудью, падали на землю, а обезумевшие от ужаса кони суматошно неслись по гудящей земле, калеча агонизирующих людей.

Бактрийцы не доскакали до вражеского строя каких-нибудь тридцать шагов. Поражаемая тучами стрел, лава застопорила ход, а затем покатилась назад. Куруш в бешенстве наблюдал за тем, как всадники поворачивают коней, и те, избиваемые плетьми, несутся вниз по холму, покрытому месивом тел.

Из атаки вернулась лишь половина, среди них и отважный Виштаспа, чей каленый доспех оказался не по зубам дайским стрелам. Подскакав к Курушу, сатрап жарко выдохнул:

– Мы не прошли!

– Вижу! – процедил царь, чье лицо почернело от жаркого солнца и рвущегося наружу гнева. – Проклятый пес!

Виштаспа оскорблено вскинул в голову.

– Повелитель…

– Крез! Проклятый пес! – рявкнул Куруш. – Шут обманул меня! Он завел нас в западню! А теперь он смеется! Он хохочет, как хохотал тогда, на костре!

Что правда, то правда. Крез хохотал, и смех его разбойничьим посвистом разносился по жаркой степи. Куруш слышал этот хохот, и влажная сыпь холодила кожу царя.

– Казнить дая!

Телохранители-секироносцы схватили пленника, с вызовом взиравшего на царя. Сухо хрустнул преломленный пополам позвоночник.

– Расчистить путь! – приказал Куруш Гаубаруве. Тот кивнул и отправился к стоявшим в ожидании полкам мидян и киссиев. Стена воинов двинулась в атаку на холм, противоположный тому, что был усеян телами бактрийцев.

– А ты туда! – велел Куруш, указывая верному Гистаспу на врагов, перегородивших выход из лощины.

Гистасп повел в атаку гандариев, париканиев и каспиев. Небо заслонили новые тучи стрел. Они летели столь часто, что совершенно скрыли солнце, обратив день в пасмурный вечер. Гаубарува отступил, потеряв треть воинов. Гистасп сражался до последнего. Ему почти удалось прорвать строй даев, но тут стрела пробила Гистаспу горло. Он рухнул на землю, а остатки его полков поспешно схлынули назад в лощину.

– Вперед! С нами Митра! – выдохнул Куруш.

Выхватив меч, он повел за собой свою гвардию – пять тысяч закованных в панцири копейщиков и секироносцев.

И пели стрелы, выкашивая плотные шеренги парсов, а потом глухо зазвенели мечи и затрещали пробиваемые ударами секир обитые кожей шиты. Бой был яростен, и чаша победы клонилась на сторону персов. Чаша, полная алой крови. Но где-то далеко хохотал, надрываясь, Крез, и победа ушла, испуганная смехом шута.

Стрела пробила, расчленив доспех, Курушу грудь.

– Беда в том, что мне все равно скучно! – прохрипел Куруш.

Затем царь рухнул наземь, а воины его побежали. Их истребили всех до единого.

Уже смеркалось, когда двое шатающихся от усталости даев нашли мертвое тело Куруша. Один из них был тем, кто пустил роковую стрелу. Даи сели над телом царя и думали о чем-то своем. Потом тот, что пустил стрелу, отрезал Курушу голову.

Воины принесли голову Томирис, и та опустила ее в мех с кровью, сказав:

– Напейся же, ненасытный!

Говорят в тот самый миг, когда Томирис напоила Куруша кровью. Крез захлебнулся от счастливого смеха. Они умерли вместе – царь и шут.

Трагедия шута. Трагедия царя. Просто трагедия – был царь и был шут.

Просто маленькая трагедия, на которую не нашлось Шекспира.

На Востоке Ин Чжэн, царь Цинь, наконец, завершает завоевание последнего из шести враждебных царств – Ци, правитель которого был пленен циньскими войсками – и создает величайшую из когда-либо существовавших здесь империй. Ин Чжэн провозглашает себя Цинь Ши-хуаном – Первым Величайшим императором Китая – и начинает проведение реформ по унификации систем веса, объема, длины, а также иероглифов на всей территории своей державы. Должен признать, что владыка империи Цинь Ши-хуанди – один из величайших, но и жестоких людей, каких знала история. Вопрос: возможно ли государственное величие без жестокости?