Францисканец резко прервал его:

— Нет. Я не вижу необходимости в сжигании изящных вещиц и предметов искусства. Вы и так уже уничтожили очень многое из того, что приносило Флоренции славу. Вы опустошаете город, и я отказываюсь участвовать в этом.

Савонарола возвысил голос.

— На то воля Божия. Господу для размышлений любезна пустыня.

— Но Флоренция не пустыня! — вспылил фра Орландо — По крайней мере, еще недавно она таковой не была. Наш город в своей красоте соперничал с Римом. Вы же за каких-то три года умудрились превратить его в захолустье. Я не стану вам помогать! Я не стану за вас ратовать! Наоборот, я буду отрицать ваши безумства до последнего вздоха! Впрочем, Господь милостив и, возможно, продлит мои дни, чтобы я мог полюбоваться тем, как вы сходите в ад! — Лицо францисканца побледнело от гнева, — Не ждите от меня извинений, любезный приор, ибо я нисколько в своих словах не раскаиваюсь! И чтобы не взять на душу еще один грех, говорю вам: прощайте!

Савонарола был удовлетворен. Вспышка Риччи обрадовала его, а не задела.

— Я буду молиться за вас, — сухо сказал он.

— А я за вас — нет.

Приор Санта-Кроче отвернулся от приора Сан-Марко и растворился в сумраке францисканского храма.

Письмо Лодовико Ронкале в Синьорию Флоренции.

Под языком сделалось горько. Ракоци рассеянно принял благословение, задаваясь вопросом: как ему быть? Облатка, которой его причастили, была отравлена.

Грехи отпускали мучительно долго — все утро, и, когда началась месса, истомленные флорентийцы словно бы впали в своего рода летаргический сон. Ракоци попытался по вкусовым ощущениям определить, какой яд ему дали и когда он подействует. Во всяком случае, не во время же службы. Это было бы уже чересчур, подумал он с отвращением. День всеобщего покаяния и так унизил Флоренцию, опозорив и заклеймив все, что в ней было прекрасного. Смерть должна подождать. Он перестал о ней думать и полностью сосредоточил внимание на песнопениях.

Служба продолжалась недолго, однако уйти сразу не удалось. На выходе из собора его столкнуло с Сандро Филипепи. Они кивнули друг другу — сухо, как малознакомые люди. Чтобы что-то сказать, Ракоци безразлично заметил:

— Мое прошение дошло до консула и легло под сукно.

Глаза Боттичелли вспыхнули и погасли.

— Ее должны отпустить, ведь обвинения вздорны. Ей зададут пару вопросов, и все.

— А вы знаете, как задаются эти вопросы? — Ракоци покачал головой. — Вас заведут в темную комнату, отберут вашу одежду и дадут взамен мешок с прорезями для головы и рук. Потом палач продемонстрирует вам свои инструменты, в подробностях объясняя, для чего они предназначены, и лишь затем добрые братья-доминиканцы объявят, что оградить себя от пыток можно только одним способом — отвечая правильно на вопросы. Деметриче — женщина храбрая. Она может и заупрямиться. В этом случае ее поначалу вздернут на дыбу — ведь все, что не повреждает кожи, не считается пыткой. Потом они применят колодки или щипцы. В конечном счете она скажет все, что им хочется слышать. Абсолютно все.

Сандро побледнел.

— Возможно, так делается в Испании, но здесь ведь — Флоренция.

— Где от художника требуют предать свои полотна огню! — Ракоци усмехнулся.

— С ней они так не поступят, — Сандро колупнул пальцем какое-то пятнышко на своем рукаве.

— Не поступят? — Ракоци саркастически хмыкнул. — Но почему же, позвольте узнать? Она жила в доме Медичи — это злокозненное семейство. Она любила Лоренцо — он худший в этой семье. Она служила да Сан-Джермано — тот проклят как еретик и преступник. Всего этого им хватит с лихвой.

— Но ваше прошение дошло до консула, он вот-вот рассмотрит его.

— Савонарола ему не позволит. Он боится вмешательства Папы и должен спешить. Консул сам по себе ничего не значит. Он сделает все, что прикажет доминиканец. Или вы сомневаетесь в этом?

Боттичелли тяжело покачал головой.

— Нет. Вы правы. Боже, прости нас! — Жалобно всхлипнув, художник перебежал через улицу и смешался с толпой.

От Санта-Мария дель Фьоре до палаццо да Сан-Джермано было минут десять ходу, но Ракоци не спешил. Он брел восвояси намеренно неуверенно, оступаясь и спотыкаясь, словно внезапно ослабевший или больной человек. Он вошел в свою роль настолько, что какой-то прохожий даже предложил ему помощь. Ракоци поблагодарил его, внутренне восхитившись. Поступок добросердечного флорентийца требовал изрядного мужества. Нынешняя Флоренция старалась иноземцев не замечать.

В дверях палаццо его встретили Уго и Натале — слуги, нанятые им неделю назад. Натале, расторопный малый среднего возраста, прежде служил у Медичи, чем втайне гордился. Любовь к Лоренцо он перенес и на призревшего его иноземца, ибо тот являлся наследником человека, дружившего с Великолепным. Уго был очень серьезен и молод и не выказывал к хозяину особой любви. Ракоци подозревал, что паренек этот приставлен к нему Савонаролой, но выбирать не приходилось, он держался с ним приветливо-ровно, и угрюмость с физиономии юноши постепенно стала сходить.

— Вам плохо, хозяин? — обеспокоенно спросил Натале, закрывая за Ракоци двери.

— Не знаю. Я не чувствую ног. — Ракоци покачнулся, ухватившись за лестничные перила. — Я… У меня кружится голова.

Натале подскочил к Ракоци и бережно его поддержал.

— Обопритесь-ка на меня. Посмелее.

Ракоци повис на плече Натале.

— Меня бросает то в жар, то в холод, — пробормотал он и сказал то же самое по-венгерски — тоном, который мог бы разжалобить камень. — Кажется, я заболел. Мне надо прилечь.