Кроме того, рядом с президентом была его жена. Ее я видела только в ток–шоу и журнале «Домоводство» (она выиграл а конкурс на лучший рецепт печенья). Выяснилось, что первая леди страны и ее супруг были намного… больше, чем на экране телевизора. Естественно. И намного реальнее, и старше. То есть были видны морщинки на их лицах и так далее.

– Так это ты та самая юная леди, которая спасла мне жизнь? – ласково спросил президент. Президент США. Меня. Тем глубоким, низким голосом, который я слышала каждый вечер, когда родители смотрели новости, отогнав меня от «Симпсонов».

И что же я ответила? Что я сказала президенту США?

– Ээээ, –начала я, услышав, как облегченный вздох вырвался из груди Люси. Сестра, по–видимому, была счастлива, что успела привести меня в порядок: приди президент на пять минут раньше, и он застал бы меня во всей красе – с огненно–рыжим безобразием на голове, Люси явно не волновало то; что я вела себя как идиотка. Главное, что выглядела я вполне прилично.

– Что ж, я просто пришел пожать руку самой смелой девочке на свете, – сказал президент своим густым голосом. И протянул мне правую ладонь, на которую я недоуменно уставилась. Обычная рука, правда, принадлежащая главе страны. Но задумалась я вот по какому поводу: президент назвал меня смелой. И во всех открытках и записках, которые читала мама, говорилось нечто подобное.

Но дело в том, что я вовсе не смелая. Смелость – это когда ты знаешь, что нужно что–то сделать, а это трудно или опасно, но делаешь. Например, так я защищала Катрину от насмешек Крис Паркс, зная, что через мгновение все эти колкости и гадости посыплются на меня. Вот это был смелый поступок, в отличие от прыжка на мистера Соседская Девчонка – в тот момент я не думала о последствиях. Просто прыгнула. Увидела президента, увидела пистолет, прыгнула. Вот и все.

Так что я далеко не самая смелая девочка на свете. Я обычная девочка, которая случайно оказалась рядом с парнем, намеревавшимся убить президента. Вот и все. На моем месте мог быть кто угодно.

Не знаю, сколько бы я еще пялилась на руку президента, если бы Люси не впилась мне в спину своими длинными заостренными ногтями. Было больно, но я сдержалась – не ойкнула, не скривилась, а поблагодарила президента и протянула ему руку в ответ.

Естественно, правую, ту, которая была в гипсе. Все доброжелательно рассмеялись, словно я остроумно пошутила, и президент пожал мне левую руку. Первая леди тоже пожала мне руку и выразила надежду на то, что наша семья как–нибудь придет в Белый дом поужинать, «когда–нибудь, когда все утрясется».

Ужин? В Белом доме?

Слава богу, мама нашлась и сказала, что мы с радостью придем, как только будет удобно. Затем первая леди обернулась и, словно заметив кого–то в дверях, улыбнулась:

– Да, кстати, познакомьтесь с нашим сыном, Дэвидом!

И в палату вошел сын президента.

Который, как выяснилось, оказался Дэвидом из студии Сьюзен Бун. Дэвидом в майке «Save Ferris». Дэвидом, похвалившим мои ботинки. И теперь я поняла, почему его лицо показалось мне знакомым.

Но это вовсе не значило, что я совсем уж не в себе. Откуда я могла знать, что он – сын президента?

Дэвид совсем не походил на того парня, которого я привыкла видеть в новостях на предвыборных кампаниях. ТОТ парень никогда бы не надел майку «Save Ferris», и уж тем более армейские ботинки. ТОТ парень совсем не интересовался искусством. ТОТ парень всегда был в строгих костюмах и с умным видом слушал речи своего папочки в политических программах, которые я каждый раз переключала. И, конечно, из–за того, что отец Дэвида стал президентом, а сам он пошел в колледж «Горизонт» в Вашингтоне, всякий раз в новостях он появлялся в форме – брюки цвета хаки, белая рубашка, голубой пуловер и красный галстук. Несмотря на то, что форма Дэвиду очень даже шла – ну, с его черными волосами и зелеными глазами, – все равно он выглядел полным лохом. В смысле, вряд ли его фото напечатали бы на обложке какого–нибудь модного журнала.

Итак, я изумленно смотрела на Дэвида и никак не могла поверить, что этот мальчик пару дней назад похвалил мои ботинки.

Хотя, если честно, я вдруг поняла, что поверить в это легко, потому что Дэвид – на борту самолета, на предвыборной кампании, на президентской даче – все равно оставался самим собой, тем самым парнем в футболке «Save Ferris», а не сынком главы страны.

Неизвестно, кто из нас двоих был ошарашен больше. Дэвид, наверное, решил, что это нелепое совпадение, а меня осенило, что вчера, в тот судьбоносный вечер, президент всего лишь заезжал за Дэвидом, а в «Городские сладости» зашел, видимо, потому, что был сладкоежкой.

Хотя, нет. Дэвид смотрел на меня и явно удивлялся не неожиданности ситуации, а тому, что я сама предстала в непривычном облике. Когда мы познакомились, на мне была черная одежда, армейские ботинки и никакого макияжа. Теперь же я выглядела точь–в–точь как Люси: голубая юбка, мягкие локоны и губы, зовущие к поцелую… Гадость, конечно, но так было написано на блеске, которым сестра щедро намазала мой рот.

– Э–э–э, – неуверенно протянул Дэвид, – привет.

Я недовольно посмотрела на него: