Шверник удивлялся непонятливости Жукова и разъяснял:

— Вы, как старший по званию, и тем более, как бывший министр обороны, должны были разъяснить Ревякину то, что он ведет нездоровые политические рассуждения. Вы не только не дали отпора, а даже поддержали этот непартийный разговор, направленный с одной стороны, против мероприятий партии и правительства, а с другой на дискредитацию нового руководства Министерства обороны СССР.

Что должен был ответить Жуков на такую тенденциозную, формальную, дундукскую постановку вопроса? Лбом стену не прошибешь и маршал в очередной раз вынужден признать свою вину. Только благодаря такому признанию, КПК решил не накладывать взыскания, а ограничиться обсуждением этого вопроса. О результатах обсуждения докладной КГБ Шверник доложил специальным письмом в ЦК.

Старика маршала Буденного, трижды Героя Советского Союза, члена ЦК и т. д. и т. п. заставили дать ЦК письменное объяснение. Вот его текст:

Вот в таких условиях пристального внимания жил изолированный от всех маршал Жуков.

Встречи Жукова с полковником Стрельниковым продолжались. Во время одной из них полковник заговорил о книге маршала Еременко «На Западном направлении», в которой действия Брянского фронта под командованием Еременко преподносятся так, будто они предопределили будущую победу под Москвой. Это, конечно же, была фальсификация. Жуков вспоминал и рассказывал действительный ход боев, а в заключении сказал:

— Вранье компрометирует не только Еременко, но и главу нашего правительства, без его согласия книга не могла быть опубликована.

1 марта 1959 года Стрельников с дочерью Леной был на квартире у Жукова, что на улице Грановского. Кабинет Жукова небольшой, весь заставлен шкафами с книгами. На стене картина «Василий Теркин» — подарок автора маршалу к дню рождения. На этот раз зашел разговор о книге «Вторая мировая война» под редакцией генерала Платонова. Маршал был о ней невысокого мнения, нет анализа ошибок, все прилизано. Не отмечены особенности командующих, в общем безликая книга.

Стрельников сказал, что хочет написать статью о нем, о маршале, и просил дать или написать подробную биографию.

— Хронику событий и жизни я дам. А вот осмысление их, оценку, надо, чтобы вам помог сделать Василевский. Он самый компетентный человек в стратегических масштабах. Он знает все тонкости планирования прошлых операций, не только наших войск, но и союзников. Обязательно побеседуйте с ним. Я попрошу, чтобы он дал согласие. Правда, сейчас Александр Михайлович очень болен. Но будем надеяться, скоро поправится.

9 апреля 1959 года на городской квартире после разговоров о боевых делах Стрельников спросил:

— А как писались реляции на награждения? Командующими фронтами и армиями?

— Обычно составлялись списки, кого следовало бы наградить, а официальное представление — заполнение специального бланка и описание, за что награждается, составлялось позднее. Я приходил к Сталину с докладом о завершении операции и в конце давал список, кого следовало бы отметить. Сталин обычно сам определял, кого каким орденом наградить. Иногда дописывал несколько фамилий, вспоминая ход сражения. Разумеется, я свою фамилию в список никогда не включал. После победы под Москвой, где я кое—что сделал для этой победы, Сталин не глядя подписал длинный список представленных к награде. Настроение у него было хорошее, никого не вычеркнул. Список был опубликован в «Правде». Не обнаружив в нем своих фамилий, мы с членом Военного Совета Булганиным только переглянулись, но ничего не сказали никому по этому поводу. И только спустя месяц, на даче Сталина, при работе над картами генерал Антонов как бы мимоходом сказал «А командующего фронтом и члена Военного Совета за московскую битву ничем не отметили». «Как же так!» — удивился Сталин. «А где вы были, товарищ Антонов, раньше, почему не напомнили?» Сталин тут же позвонил Поскребышеву и в тот же вечер по радио было объявлено о награждении меня и Булганина орденами Ленина. За Сталинградскую операцию я получил орден Суворова, причем, номер первый. И орден Победы тоже № 1 за Черновицко—Проскуровский разгром Манштейна, за ту самую операцию, за которую меня ругают в журнале Платонов и Грылев. Все подробности с наградами хорошо знает Поскребышев, он живет в этом же доме. Не раз приглашал меня на охоту, он теперь тоже пенсионер, но я уклонился, разные мы люди.

В 1946 году Поскребышев прислал мне записку: «Существует приказ о хранении секретных документов. Он касается и вас, товарищ Жуков». Прислал эту писульку после негласного обыска в моей квартире и на даче. Я собирал карты и некоторые документы, надеялся, пригодятся для мемуаров. Пришлось все сдать. Тогда описали все наше имущество. То, что я сам купил, то, что мне дарили. За многие вещи пришлось еще раз платить — больше 60 тысяч рублей. Даже за ковер, подаренный немецкими товарищами в Берлине, взыскали три тысячи рублей (тогда это были очень большие деньги! — В. К.). Я не жалуюсь, на жизнь хватает.

Маршал показал постановление правительства о его обеспечении. (Оно было принято через полгода после Октябрьского Пленума. Вспомнили!).