– Разойдитесь, или я ее уроню, – сердито бросил он.

Служанки, негодуя, расступились, и Кэл вошел в спальню. Женщины последовали за ним. Он жестом велел им разобрать постель, и они бросились выполнять его приказ.

Положив Роуз на кровать, он снял с нее туфли и уже собирался расстегнуть пуговицу на ее брюках, чтобы ей было удобнее, как в комнате воцарилась тишина.

Обернувшись, он увидел потрясение на лицах женщин и, опомнившись, сделал шаг назад.

Это не Лондон, не Париж и не Нью-Йорк. Здесь мужчина не имеет права раздевать женщину, если не является ее мужем. Ему не следовало даже входить в ее комнату.

– Позаботьтесь о ней, – произнес Кэл властным тоном, которым гордился бы его дед. «Должно быть, это место взывает к моим генам», – подумал он, оставляя Роуз на попечение служанок и закрывая за собой дверь. – Когда она проснется, сделайте ей массаж, – обратился он к пожилой женщине, караулившей снаружи.

– Будет сделано, sidi. Господин…

– Не называйте меня так.

– Не желаете вернуть свой титул, шейх? – спросила она, не испытывая перед ним ни капли страха. – Ваш дед хотел быть эмиром.

Кэл обернулся и пристально посмотрел на нее.

– Вы его знали?

– Да, в детстве и в юности. До того, как он совершил глупость.

Кэл сел напротив женщины по-турецки.

– Здесь? Вы его знали, когда он жил здесь?

– Да. В Румайлла. В Умм-аль-Сама. – Она покачала головой. – Он был упрям, как его отец. Если чего-то хотел, то непременно добивался. – Она соединила ладони вместе. Этот жест Кэл видел много раз. Он означал, что тема закрыта. – Вы на него похожи, если не считать отсутствия у вас бороды. Мужчине следует носить бороду.

Кэл потер подбородок, слегка шершавый от пробивающейся щетины. Раньше он носил бороду, поскольку ее отсутствие у мужчины расценивалось здесь как неуважение к традициям и преклонение перед Западом. Он не хотел давать эмиру лишний повод в нем сомневаться.

– У моего деда сейчас тоже нет бороды, – сказал он.

Отсутствие волос на голове вследствие химиотерапии не беспокоило старика так, как потеря этого символа мужественности, и Кэл сбрил свою бороду в знак солидарности. Без нее он поначалу чувствовал себя странно, но затем привык.

– Говорят, он умирает, – произнесла женщина. Кэл не стал спрашивать, кто ей об этом сказал. Слухи распространялись в гареме с бешеной скоростью.

– Но он по-прежнему очень упрям. Говорит, он сможет умереть только в этом месте, которое до сих пор считает своим домом.

Она кивнула и потрепала его по руке.

– Вы тоже упрямы. Вы вернете его домой, insh’ Allah. Это ваша судьба.

– Кто вы? – спросил Кэл. У него внезапно возникло чувство, будто он только что выставил себя полным идиотом.

– Я Дена. Меня нашли вон там. – Она махнула рукой, и золотые браслеты зазвенели на тонком запястье. – Ваша прабабушка взяла меня к себе домой и сделала своей дочерью.

Какой стыд! Эта женщина – приемная дочь Хатиба, а он разговаривал с ней как со служанкой.

Он рос на рассказах деда о его семье и этой стране, старательно учил язык, который забыл его отец. Но видимо, ему еще многое предстоит узнать.

Поднявшись, Кэл вежливо поклонился Дене:

– Мои глубочайшие извинения, sitti.

– Вы также унаследовали его обаяние. Когда увидите его, скажите, что сестра Дена вспоминает о нем с нежностью. – Она махнула рукой. – Идите. Я пригляжу за вашей дамой, пока она спит.

«Моей дамой…»

Слова Дены повторялись у него в голове, когда он стоял под душем. Они пробуждали воспоминания о теплых, мягких губах Роуз, которые ответили на его поцелуй. При воспоминании об этом по его телу прокатилась волна тепла.

«Ты хочешь, чтобы я ее защищал или занимался с ней любовью?»

Люси не ответила на его вопрос, но у него в любом случае нет выбора. Он несвободен.

Закрыв кран с горячей водой, он подставил лицо ледяным струям и стоял так до тех пор, пока не продрог до костей.

Лидия медленно возвращалась к реальности. Сначала она испытала ощущение блаженства и уюта среди гладких ароматных простыней и подушек.

Затем ее веки задрожали от яркого света, проникающего сквозь полуприкрытые ставни.