Даже если у него и не было других соображений, кроме элементарных мёр собственной безопасности, он должен был привлечь общественное мнение целиком на свою сторону. Необходимость объединения вдохновляла все его мысли. Он принял от народа такие безобидные комплиментарные действия, как учреждение ежегодных игр в честь его победы и установление позолоченной статуи с морскими трофеями на пьедестале, а также благодарственные надписи, прославлявшие его как восстановителя мира: такие вещи освежали в сознании людей память о том, что произошло. Однако он не принял ни одной привилегии, которая могла бы отвратить от него хоть какой-нибудь класс общества. Он отказался от предложения казнить Лепида, он отверг предложение должности великого понтифика. Он сжег бумаги Секста Помпея не читая, чтобы прошлое кануло в Лету; свою новую власть он употребил на то, чтобы восстановить республиканский порядок на всей территории Италии и подавить многочисленные банды и шайки, которые расплодились за долгое время общественных беспорядков. Теперь, когда в его распоряжении были огромные территории Сицилии и Африки, он взял их на свое попечение. Когда он поселил своих ветеранов вокруг Капуи, то подал пример, построив там великолепный акведук; эту практику мгновенно перенял Агриппа, всегда следовавший принципу использования богатства на благо общества. Для себя он получил лишь одну вещь, гарантированную ему пожизненно, — священную неприкосновенность трибунской власти.

Для этого были особые причины. Октавиан имел в виду, что по окончании парфянской войны Антоний может вернуться, чтобы распустить триумвират, тем самым лишив его особого положения и восстановив прежнюю конституцию, то есть уничтожить коллективную диктатуру комитета, как это некогда сделал Сулла. Но всякому было известно положение человека, побывавшего диктатором, — возможность быть убитым либо законным, либо незаконным путем, как только он лишается диктаторских полномочий. Священность трибунского звания была вроде нашего закона о неприкосновенности, то есть постоянной гарантией конституционной защиты.

Читатель, следивший за нашим повествованием вплоть до этого места, может спросить: что заставило Октавиана высказаться в таком духе, когда сама мысль об этом была невероятной? Получая сведения от доверенных лиц, он не мог поверить, что Антоний готовится уйти на покой, как это сделал Сулла. И объяснением может служить тот факт, что он владел информацией, неизвестной широкой публике и даже большинству сената. Он знал истинное положение вещей с парфянским походом Марка Антония, который был в самом разгаре, когда Октавиан и Агриппа сражались с войсками Секста во время сицилийской кампании. В Риме узнали о большой победе Антония; сенат назначил дни благодарения; люди предвкушали окончание войны. Лишь Октавиан и его ближайшее окружение знали правду: в целом экспедиция Антония провалилась.

Огромная армия в 100 тысяч человек, включая 60 тысяч римских легионеров, прошла тысячу миль по горам и долинам от Сирии до границ Армении, где соединилась с 13 тысячами армянской армии. Марк Антоний учел опыт Красса и избегал пустынь. Он прибыл в Армению как раз в конце года. Здесь он получил хороший совет — оставаться тут всю зиму и лишь с приходом весны начинать кампанию. Но теперь судьба отвернулась от Антония. Он не мог вынести столь долгой разлуки с Египтом и решил, что устроит грандиозное сражение для сохранения престижа и отправится домой… Он не был осторожен и предусмотрителен, как Октавиан, напротив, рвался в бой, за что и поплатился. Оставив осадные машины под Оппием, он отправился к городу Фраату в Мидии, попытался захватить его, но безуспешно; одновременно он потерял свои осадные механизмы, которые захватил отряд парфян; рассерженный армянский царь отозвал свое войско, и Антоний вынужден был еще раз прошагать тысячу миль обратно в Сирию. Он потерял пятую часть своей великолепной армии и, сражаясь со снежными осенними бурями, прибыл в Сирию с голодной, обозленной и недовольной армией. Клеопатра поспешила к ним с деньгами и обмундированием, и никогда еще ее не ждали с таким нетерпением.

Если мир и не осознавал всего значения этой неудачи, то ее в полной мере осознавал Марк Антоний, пытавшийся преуменьшить последствия поражения. Но Октавиан все знал — хотя и не в его правилах было тут же предавать новость огласке, — и он сразу понял перемены, которые должны произойти в их отношениях. Агриппа выиграл морской бой в Навлохе, придумав новое средство захвата кораблей, новый тактический прием. Марк Агриппа проиграл парфянскую кампанию, потому что все еще не знал о тактической новинке парфянских всадников и горных парфянских лучников, которые шли в сражение вместе. Вокруг Октавиана, должно быть, оказались военные, объяснившие ему, что римлянам пока на это нечем ответить. В этом случае Антоний никогда не сумеет выиграть парфянскую кампанию. Он никогда не вернется домой, как Сулла, в славе азиатского триумфа.

Насколько точно Октавиан предвидел последствия, ясно из успешных шагов, им предпринятых. Октавия уже давно ждала возможности возобновить дружеские отношения со своим мужем, и Октавиан этому не препятствовал. Однако Плутарх полагает, что Октавиан согласился на примирение, преследуя личные цели… Октавия прибыла в Афины с припасами одежды, денег и подарков для воинов, а также с двумя тысячами отборного войска, которое ей мог предоставить один лишь Октавиан. Однако Клеопатра была начеку и не успокоилась, пока не добилась, чтобы Антоний написал Октавии и рекомендовал ей оставаться в Афинах до тех пор, пока он не возвратится в безопасную Александрию. Октавия вновь отправилась домой несолоно хлебавши. Однако в тот год еще не было парфянской кампании.

Практически все в Риме сочувствовали Октавии и считали ее добропорядочной женой, с которой обращаются неподобающим образом. Но кто с ней так обращался? Антония в общем-то любили и Октавия, не жалуясь, целиком посвятила свою жизнь его интересам. Общественное мнение наконец решило, что преступницей была Клеопатра, она просто обвела Антония вокруг пальца. И этот приговор устраивал всех, включая Октавию.

Плутарх красочно с философской проницательностью описывает, с помощью каких уловок Клеопатра оказывала давление на Антония и низвела его до роли раболепного подхалима; однако у него нет сомнения, что Октавия действовала абсолютно искренне. Октавиан, немало оскорбленный тем, что Антоний не пожелал встретиться со своей женой, не скрывал своих чувств и предложил Октавии покинуть дом Антония, но, к великому восторгу римлян, она настаивала на том, что останется и посвятит себя не только воспитанию своих детей, но и детей Антония и Фульвии также. Ее принимали все друзья Антония, и продолжало крепнуть убеждение, которое старались довести до сведения Октавиана, что эта спокойная, лишенная страстей женщина являет собой идеал римской жены. Это мнение было распространено настолько, что критика в отношении Антония становилась повсеместной.

Действовали ли Октавиан и Октавия сообща, этого мы никогда не узнаем. Но как бы они ни поступали, они действовали в верном направлении. Они поставили сограждан перед фактом незаконной связи Антония с Клеопатрой, что, естественно, оскорбляло всех римлян.

Связь Антония и Клеопатры лишь отчасти носила сентиментальный характер: на девять десятых это был политический альянс — Антоний гарантирует самостоятельность Египта, а Египет финансирует парфянскую войну и власть Антония в римских владениях. Восстановить против этого общественное мнение — значило восстановить его против политического будущего Антония. Стратегическая слабость Антония заключалась в том, что теперь он должен был учитывать это. Он все больше и больше подпадал под влияние Клеопатры, и она (возможно, и не специально) вредила ему в глазах его земляков, так что чаша весов склонилась в пользу Октавиана.