— Д-да! — нерешительно вымолвил Невий.

— Тогда разбежались!

Ганурий заскочил в палатку, прицепил на пояс меч и взял объемистый мешок для будущей добычи. Через миг он исчез, оставив приятелей с полупустой флягой вина да с сомнениями: а не стоило ли…

К утренней проверке Ганурий не вернулся. Поколебавшись и в какой раз попеняв себе на излишнюю мягкость, Невий вынужден был доложить об исчезновении подчиненного. К тому времени в лагере уже вовсю наблюдалось движение. Варрон, вопреки протестам коллеги, настоял-таки на том, чтобы занять стан Ганнибала. Его не смущали предупреждения разведчиков, предполагавших засаду, а Павел слал гонцов, твердя о неблагоприятных предзнаменованиях во время ауспиций.

— Мы войдем в их лагерь не раньше, чем убедимся, что врагов нет на десять миль вокруг! А на кур я плевать хотел! — бодро заявил консул.

Передовые когорты уже оставляли лагерь, когда появился Ганурий. Был он измотан, без мешка, а накрепко стиснутый в кулаке меч покрывали рыжие пятна.

— Засада! — выдохнул он, пробиваясь через ликторов прямо к Варрону.

— Где? Откуда известно? — бросил консул.

И Ганурий принялся рассказывать. Он не утаил, зачем оставил к ночи лагерь и как выбрался из него. Он рассказал про то, как благополучно достиг карфагенского стана и, убедившись, что тот и впрямь без стражи, проник в него. Вражеский лагерь был пуст. Все свидетельствовало о том, что ганнибалово воинство снялось в страшной спешке, забрав лишь наиболее ценный скарб. В брошенных на произвол судьбы шатрах валялись вещи, среди них немало ценных, ради которых Ганурий и отправился в рискованный рейд. Отважный пройдоха уже успел сунуть в мешок серебряный кубок и несколько не менее привлекательных вещиц, как вдруг услышал за одной из палаток приглушенный разговор. Говорили двое и говорили по-галльски. Ганурию приходилось бывать в Галлии, и он немного знал язык северных варваров. Галлы были оставлены в качестве соглядатаев и должны были уйти, как только в лагерь войдут римляне.

И тут Ганурий в очередной раз проявил дерзкую самостоятельность. Тихонько обойдя палатку, он напал на врагов. Одного из них легионер прикончил первым же тычком, второго ранил и повалил на землю. В надежде спасти жизнь галл рассказал Ганурию все, что знал. Войско Ганнибала не отступило. Оно просто укрылось за ближайшим холмом, и теперь Ганнибал ждал, когда римляне примутся грабить его лагерь. Тогда стремительные сотни нумидийцев должны отсечь мародеров от основных сил, а полки иберов и ливийцев — их уничтожить. Узнав все это, Ганурий прикончил галла и со всех ног бросился к своим. Он успел как раз вовремя…

Консул Варрон внимательно выслушал лазутчика и приказал застывшим в ожидании воинам.

— Возвращаемся обратно. А ты, — консул обратил грозный взор на Ганурия, — за то, что предупредил нас, получишь серебряную фалеру, а за то, что оставил без разрешения лагерь, будешь высечен. И скажи спасибо, что я не велю побить тебя камнями.

— Спасибо! — пробормотал побледневший легионер, которого тут же крепко взяли под руки ликторы.

Но получить свою порцию розог пройдохе Ганурию так и не довелось. В ближайшие дни было не до него. Убедившись, что его затея провалилась, Ганнибал и впрямь оставил свой лагерь, перебравшись к самим Каннам. Римская армия последовала за ним, разбив поблизости от Пунийца сразу два лагеря — для основных сил на правом берегу реки Ауфиды и вспомогательный — через реку. Теперь Ганнибал был лишен маневра, ибо римляне грозили, куда бы он не пошел, ударить в спину.

Но Пуниец не собирался бежать. Наутро он вывел свои войска в поле, предлагая римлянам битву. В тот день войсками командовал Павел, и он вызова не принял. Тогда Ганнибал увел свои полки обратно, оставив в поле нумидийцев. Те кружили у самого римского лагеря, забрасывая часовых дротиками и выкрикивая ругательства. Кое-кто, знавшие язык римлян, кричали:

— Завтра мы придем сюда все и отрежем вам уши! Завтра ваши матери будут лить слезы по своим глупым сыновьям, а жены оплакивать трусость мужей!

К вечеру римляне были доведены до состояния бешенства. Воины в яростном бессилии потрясали оружием, кляня нерешительность Павла. Профос, решил отыграться на Ганурии и, поигрывая бичом, пообещал тому:

— Завтра я тебя высеку. Ой, как высеку!

Но обещанию этому не суждено было сбыться, ибо завтра на смену календам шли ноны. Завтра, хоть никто не подозревал об этом, все должно было решиться. Завтра…

— Сегодня хороший день для битвы.

Аландр вопросительно посмотрел на Таллу. Они восседали на конях на ковыльной вершине холма, по обе стороны которого выстраивалось войско.

— С чего ты взяла? По-моему, слишком жарко.

Но, по мнению Таллы, жара была скорей достоинством, чем недостатком.

— Жара возбуждает ярость, что так необходима каждому воину. К тому же сегодня день битв.

— Ты хочешь сказать, что где-то еще будет битва?

— Да, сразу за нашей.

— Откуда ты знаешь?

Талла ничего не ответила, а лишь улыбнулась. Лицо Аландра помрачнело.

— Ты вновь знаешь то, что не известно мне. Разве это справедливо? Разве мы не решили быть честными и искренними между собой? Разве мы не друзья?

— Друзья. — В бездонно-васильковых глазах девушки играли быстрые искры. — Мы больше, чем друзья. Друзья способны предать, мы этого сделать не можем, не имеем права. Ведь ты не предашь меня?

Вопрос показался Аландру неуместным, но он решил ответить на него, ибо речь шла о слишком серьезной вещи, чтобы отделаться молчанием или шуткой.

— Нет, не предам. Я люблю тебя. А с чего ты вдруг завела речь о предательстве?