Свадебная комната — придумают же такое! Раз в год свадьба, а комната — круглый год! Да, живут слепыши, устраиваются. И наверх не лезут, не то, что мы, воробьи.

— Мы наверх не лезем, нам и тут, внизу, хорошо…

— Да, вам хорошо, — позавидует воробей. — Мы у себя наверху что видим? Это вы видите, слепыши.

И полетит воробей вверх. А что делать? Такая уж наша участь воробьиная: и ничего там не видим, и никакой от этого радости, а все равно лезем вверх.

Гремучие змеи любят между собой погреметь, но при этом дело никогда не доходит до яда. Яд — это для чужих, а между своими открытая схватка, пусть жестокая, но открытая. Не жалить втихомолку, а погреметь и разойтись — так поступают гремучие змеи.

А Кобра плюется ядом на расстоянии. Кто дальше плюнет, кто скорей попадет.

— А еще в очках! — говорят о Кобре, для пущей оскорбительности называя ее Очковой Змеей. — Нацепила очки и плюется.

Конечно, при таком поведении вроде очки не к лицу. А если к лицу очки, то не к лицу поведение.

Но, с другой стороны, когда плюешься на расстоянии, неплохо надеть очки. А когда наденешь очки, как тут не плюнуть? Даже на расстоянии..

Жук Большой Водолюб всеми признан большим водолюбом.

— Все мы вышли из воды, — говорит Большой Водолюб, припоминая те времена, когда все мы вышли из моря на сушу. — И пусть мы ушли далеко, пусть мы поднялись высоко, но мы не должны забывать о воде, которая дала нам ноги и крылья.

Жук Большой Водолюб поднялся высоко, но плавать он почти разучился. Приходится больше летать. И пусть не говорят, что он оторвался от воды, хотя он, конечно, от нее оторвался, но пусть не говорят, что он оторвался от воды, потому что он вышел из воды — да, да, он, как и все, вышел из воды и не стесняется в этом признаться. Он всюду скажет, что он вышел из воды, что это вода дала ему крылья и что как бы высоко он ни взлетел… Конечно, он рад бы поплавать, но что делать — приходится больше летать. А уж он бы поплавал так поплавал! Ведь не забывайте, что вышел он из воды…

О, этот жук, этот Большой Водолюб! Недаром он слывет большим водолюбом!

Бразильская Лягушка лает почти как собака и кусается почти как собака, а на голове у нее рога — это уже от коровы, которой она тоже пытается подражать.

Потому что у Бразильской Лягушки два идеала и к каждому из них она стремится приблизиться…

Но если ты собака, то откуда у тебя рога, а если ты корова, то зачем ты лаешь и кусаешься?

Трудно совместить два идеала: чем больше приближаешься к одному, тем дальше удаляешься от другого. Не признают в Лягушке собаку, не признают в Лягушке корову, да и лягушку в Лягушке тоже не признают.

Раньше думали, что Лоцман служит Акуле, но на самом деле Акула служит Лоцману. Как троллейбус или трамвай.

Лоцман маленький, своими силами быстро не поплывет, вот он и пристраивается к Акуле, держится в слое воды, которая движется вместе с ней.

Акула думает, что он у нее на службе, что он выискивает для нее добычу, а на самом деле все наоборот…

Так бывает, что маленькие используют больших как раз там, где большие будто бы используют маленьких.

Кеклик не любит витать, как другие птицы. Сколько ни витай в облаках, а кормиться вернешься на землю. И пока ты там витаешь, на земле все лучшее скормят другим.

Кеклик не любит оставлять землю, потому что кормится он на земле. Но, как всякой птице, ему нужна высота. А что такое соединение земли с высотой?

Это горы.

Кеклик живет в горах. Кеклику горы заменяют небо. С камешка на камешек, с уступа на уступ…

Это он так кормится: поднимаясь все выше и выше.

Другие кормятся, опускаясь на землю с небес, а Кеклик кормится, поднимаясь все выше и выше. Он никогда не кормится, опускаясь с горы, а всегда — только поднимаясь.

Большое искусство — кормиться, чтобы не опускаться до этого, а, наоборот, подниматься. На это способен лишь тот, кому небо заменяют земные вершины, по которым шагаешь с уступа на уступ, от подножного завтрака возвышая себя до обеда.

Медуза Цианея, величайшая из медуз, никогда не отделяла себя от океана.