Не думать! Не думать, успокоиться, заснуть наконец, утро вечера мудренее, и вообще у меня времени сколько угодно, я ничего не должна сейчас решать… легко сказать — не думать! И снова невольно трогаю пальцем губы. Аттенборо, что ты делаешь со мной, я так спокойно и хорошо жила своей уютной устоявшейся жизнью… Чтоб тебе пусто было… Стукнуть бы тебя хорошенько…

Что ж не стукнула-то? Наоборот, прижималась, обнимала за шею, целовала и задыхалась, и в ушах шумело, и ни на секунду не вспомнила ни Райнера, ни даже Райнера-младшего. Мария Сюзанна, где твоя совесть? Не было никакой совести! А вот теперь пожалуйста — явилась и жжется, и спать не дает!

Уже светало, когда Рэнни завозился и захныкал. Тогда ее осенило. Она взяла малыша из кроватки, положила рядом с собой, обняла теплое сонное тельце и наконец ощутила, как узел внутри распускается и исчезает.

Вот оно, самое-самое главное, — подумала Мари, и сон наконец накрыл ее с головой.

Что-то снилось, но, слава всем богам, она не запомнила, что именно.

Несколько дней он не появлялся, и Мари тихо радовалась, потому что не знала, как будет смотреть ему в глаза. Потом пришел без предупреждения среди дня, когда она была в мастерской, и ушел раньше, чем она вернулась. Неожиданно для самой себя она обнаружила, что ее это задело. Как же так? Он же приходит сюда ради меня? Тогда почему не дождался? Я так хотела сказать ему, что вовсе его не люблю и предпочла бы дружить, как раньше!

Еще через несколько дней вдруг оказалось, что он ждет ее у мастерской после работы. Надо же — вполне можно сказать «привет» и не провалиться сквозь землю. Шли рядом до Джанетти, 11, и говорили о пустяках, спроси ее через несколько минут — она бы и не вспомнила, о чем. В голове крутилось нервно: что теперь будет? Сейчас мы доберемся до дома, и… И ничего. Он вошел вместе с ней, пощекотал Райнера, поздоровался с миссис Бьюкок, посидел полчаса, выпил чаю и встал: пора.

— Подожди, — неожиданно для себя самой сказала Мари и выскочила вслед за ним на крыльцо, в чем была — в домашних старых джинсах и свитере. На улице было холодно, дул резкий ветер, и ноги в тапках начали мерзнуть. Он постоял рядом с ней — в теплой куртке и ботинках, — потом расстегнул куртку и предложил:

— Ныряй сюда.

И она шагнула, прижимаясь, и полы куртки запахнулись за ее спиной, и горячие губы скользнули по виску. Она обхватила его вокруг талии под этой замечательной курткой, сказала виновато:

— Я, наверное, все-таки тебя не люблю.

Что ж ты несешь, дуреха, разве можно говорить такое, и при этом тереться щекой о его рубашку и гладить ему спину? И она подняла голову, чтобы уточнить и объясниться — но он немедленно воспользовался тактическим просчетом и не дал ей ни малейшего шанса. Стало категорически не до разговоров, очевидно было, что начало ее покаянной речи пропало зря. А продолжение невозможно: слова осыпались на мерзлое крыльцо и раскатились снежной крупой.

Пришла в себя в прихожей, в тепле, за закрытой дверью, неизвестно через сколько времени. Он просто впихнул ее в дом, чмокнул на прощание в кончик носа и ушел уже окончательно. Осталась пустота в голове и недоумение: что это было? И, кажется, я согласилась идти с ним на новогодний прием. О все йотуны Йотунхейма, я — с ним — и кстати, в чем я пойду?

— В синем платье, конечно, — отозвалась миссис Бьюкок. Выходит, опять говорю вслух.

Синее платье! То, эль-фасильское, ни разу за два года больше не надетое.

Нет, ни за что… я же купила его, чтобы быть красивой для Райнера. Как же я пойду в нем — с Дасти?

И тут она вспомнила, как в том самом платье танцевала на Эль-Фасиле именно с Дасти, а Райнера не было рядом… Второе взятие Изерлона. Он воевал, а я боялась за него. Если честно, я должна быть благодарна Дасти, что тот праздник оказался все-таки хоть немного праздником. А Райнер даже, кажется, меня в этом платье и не видел. Повода не было. Ходили в форме, и плевать нам было, что на нас надето, а уж когда закрывали за собой дверь каюты, — тем более… Изерлон. Дом, в который мне больше нет возврата. Счастье, которое теперь так больно вспоминать. Райнер!.. Я же не плакса, что ж я реву… Миссис Бьюкок, я такая дура!..

Хайнессен. Тени прошлого

И наутро все рыцари собрались на пир, и каждый занял свое место за Круглым Столом. Но некоторые места оставались пустыми, ибо несколько рыцарей за прошедший год пали в битвах.

Роджер Ланселин Грин

Говорим фразу "Веселушка-Мэри, выходи за меня замуж!" Итак: Merry Mary marry me. Повторяем до тех пор, пока не сможем воспроизвести фонетическое различие.

Упражнение для изучающих английский язык

Отель «Либава». Первый новогодний раут Баалатской автономии. Мадам президент… я помню, как мы сидели с ней в госпитальной палате. Юный премьер, хорош, как всегда, но повзрослел быстро и неотвратимо. Сколько ему? Двадцать? Здравствуй, лейтенант Минц. Я больше не летаю… и ты тоже. У тебя теперь другие горизонты… Карин фон Кройцер стоит рядом, серьезная, внимательная, красивая. Рада за тебя, лейтенант Минц. Пусть у тебя все сложится.

Лица, лица… знакомые, полузнакомые, незнакомые… Здороваются, некоторые помнят даже меня, и все без исключения знают Аттенборо. Шушукаются, пихают друг друга локтями… первые люди в государстве, но изерлонская вольница оставила на них свой неизгладимый след. Они больше, чем друзья, больше, чем единомышленники, они через такое прошли, чтобы оказаться здесь и сейчас… я знаю, я тоже была с ними, пусть случайно, пусть не до самого конца — но я тоже одна из них. Батюшки, и Олле тут! Какое касательство этот анархист имеет к государственному приему? Никакого, просто он тоже из тех, кто прошел весь путь, и раз ему взбрело в голову тут появиться, он имеет право. На миг темнеет в глазах — и кажется, все те, кого мы потеряли за эти годы, тоже здесь. Лица, лица… Ванья! И наш адмирал… и Райнер, Райнер! Райнер, это я, я здесь! Голова кружится, ноги подкашиваются. Дасти подхватывает ее, шепчет на ухо: "Эй, ты тут? Мэй, что с тобой?" Уже ничего, просто мне померещилось… пойдем отсюда куда-нибудь, ну пожалуйста.