— Это все?

— Все, — ответил Алексей.

— Значит, штук сорок? — быстро прикинул Костя.

— Сорок две.

— Сделаем?

— Попробуем.

— До утра?

— До утра.

— Держи пять! — сказал Костя и азартно ударил ладонью о ладонь Алексея.

Договор был заключен на весь имеющийся запас деталей. Они должны уйти с участка сегодня же ночью, чтобы завтра попасть на сборку картеров.

Альберт Борщов стоял неподалеку, но делал вид, что не слышит разговора сменщиков. Он нарочно задержал проходившую по пролету Настю и сыпал ей комплименты по поводу необычно высокой прически. Настя пыталась уйти, но Борщов крепко держал ее руку, расплываясь в улыбке, а когда ей удалось все-таки вырваться, крикнул вдогонку:

— Когда в гости пригласишь, Настюха? Я ли тебе не пара?

Алексей видел, как Борщов приставал к Насте, слышал все, что он ей говорил, но заставлял себя думать, что это его не касается. Он и в самом деле не обращал внимания на Настю, когда она появлялась на участке. А теперь его раздражал развязный тон Борщова. Ведь он с такой же легкостью объяснялся и с другими девчатами из табельной или бухгалтерии. Но не это было главным, что определяло неприязненное отношение Алексея к Борщову. Скорее всего оно зародилось в тот злополучный день, когда Алексей допустил брак в работе, и как он ни старался отогнать недобрые мысли о Борщове, они все-таки лезли в голову. Не имея на то оснований и не желая думать о Борщове плохо, Алексей нет-нет и ловил себя на мысли, что сменщик в тот раз нарочно не закрепил нониус. Не закрепил, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь превысил его выработку. У Борщова болезненное самолюбие, оно не позволяло ему хотя бы в чем-нибудь показаться хуже других. И все же Алексей старался побороть предвзятое отношение к своему сменщику. Постепенно он убедил себя, что Борщов ни в чем не виноват. Брак допустил не кто-нибудь, а он сам, Алексей Пермяков. Поэтому он ни разу не говорил с Борщовым об испорченных деталях и не пытался выяснить возможных причин брака.

Борщов подошел к станку, на котором уже стояла первая деталь.

— Решил рвануть все сорок? — спросил он.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Алексей.

— Что уж там скромничать — листок-«молния» висит. Мы тоже все, сколько было, пропустили — тридцать пять.

— Слыхал.

Колено Алексея коснулось кнопки, станок заработал и заглушил слова Борщова:

— Настройка в порядке, можешь не сомневаться. — Он заговорил громче: — И вот — фреза есть безотказная, на случай, имей в виду. — Борщов достал из ящика тумбочки завернутую в пергамент фрезу и, заметив, что Алексей плохо его слышит, повторил: — Фреза, говорю, безотказная! Понял? Пользуйся, если что!

Не решаясь больше отвлекать Алексея, который с первых минут работал увлеченно и сосредоточенно, Борщов ушел.

После того как Алексей снял со станка десяток деталей, появился мастер Круглов. Он взглянул на часы и удовлетворенно мотнул головой:

— Хорош! А замерять не забываешь? — Не получив ответа, он сам проверил точность обработанных плоскостей и снова сказал: — Хорош!

Круглов закинул руки за спину, постоял еще немного у расточного, потом прошелся мимо Костяного полуавтомата, мельком взглянул на уфимцевский фрезерный, стоявший напротив, и, довольный старательной работой станочников, вернулся на токарную линию.

Здесь он, к своему изумлению, не увидел ни одной нетронутой заготовки. Вениамин Чердынцев, нажимая ногой на рычаг, кричал что-то Круглову, обводя одновременно рукой вокруг станка. Круглов подошел ближе и услышал обрывок соленой брани.

— Какого черта штамповку не везут? Воздух, что ли, строгать будем… твою мать!

Все еще не веря своим глазам, Круглов обошел карусельные станки и нигде не обнаружил ни единой штамповки.

— Вот черти! — радостно выругался он. — Все заготовочки обстругали. Петро! И ты, Чердынцев, айда за мной!

Оба токаря нехотя поплелись за мастером, предчувствуя, что их ожидает.

— Новое дело! — брюзжал Чердынцев. — Нам по две нормы вкалывать и нам же грузить?

— Не переломитесь, — успокоил Круглов. — Вы поглядите-ка лучше, как мы разбогатели!

Они вошли в просторный карман цеха. Сразу повеяло холодом. Казалось, его источает тускло поблескивающая штамповка, нагроможденная здесь до самого потолка. Круглов протянул руку к тросу подъемника, нажал кнопку. Гоголев, крякнув, перегнулся, пропустил трос с крюком через круглое отверстие в штамповке и закрепил его. Чердынцев, нарочито медля, подкатил тележку. Первая штамповка легла на железный настил, и в это время в оклад въехали сразу две электрокары с грузчиками.

— Слава те господи! — облегченно выпалил Чердынцев. — Вы это где, сачки, кемарили? — И, обратившись к Гоголеву, сказал: — Пошли, мы тут лишние.

— Куда?! — остановил Круглов, водрузив на тележку еще пару штамповок. — А эти что, оставлять? Давай, давай! — Чердынцев с Гоголевым взялись за железную дугу тележки, и Круглов подтолкнул ее. — Хорош!..

Грузчики действовали сноровистей. Они, пренебрегая подъемником, быстро загрузили электрокары, тренькая звонками, покатили в цех.

— Поспешай обратно! — крикнул вслед им Круглов.

Он снова, закинув руки за спину, стал прохаживаться возле штамповки и, благо никто его не видел, заулыбался, переполненный чувством гордости за то, что это он, мастер Круглов, обеспечил производство сырьем, а свой участок — бесперебойной работой.

Много картеров сделал цех Хлынова за это суровое зимнее время. Горьким и радостным было оно. Заканчивался год трудных испытаний, год первых поражений и первых побед. С жадным вниманием следили труженики тыла за боями под Москвой. Стойкость ее защитников придавала силы, а когда донеслись вести о разгроме врага на подступах к столице, работа в цехах пошла еще веселее.