— С новым рекордиком вас, товарищ Пермяков! Пр-ривет! Почему не вижу радости? Товарищ Гоголев, по-моему, у нашего знатного ударника Пермякова налицо зазнайство и, так сказать, головокружение.

— Точно! — пробасил Гоголев. — Пусть он любуется своей выработкой, а мы позволим себе отобедать. Или все же пойдешь с нами?

— Минуточку! — перебил Чердынцев. — Тут какой-то непорядок. Объясни…

Алексей отвернулся к станку, стал смахивать со станины стружку.

— Не повезло Алексею, — участливо сказал Женя Селезнев. — Брак у него.

— Как это? — встревожился Чердынцев. — Леха, контролер не шутит? — Он подошел к Алексею, положил руки на его плечи, повернул к себе и, увидев покрасневшие глаза, твердо сказал: — Идем-ка обедать. Утро вечера мудренее. Может, еще не уйдут они в брак. Всякое бывает. Идем, идем! Возможность окуснуться дается раз в сутки.

Все трое побрели в столовую, не обронив ни слова, съели там полутеплые водянистые щи и по обыкновению пошли в курилку. Только тут Чердынцев заговорил вновь:

— А не закурить ли тебе, Леха, махорочки? Так хоть полыхай, без затяжки — не как мы, грешные. Авось полегчает.

Неожиданно для всех Алексей протянул руку к аккуратно нарезанным газетным бумажкам, взял одну, перегнул ее неловко и подставил под кисет Чердынцева.

Долго и неумело крутил цигарку. Она вышла у него толстая, с вытирающим заслюнявленным наростом на боку. Потом прикурил у Чердынцева и ощутил колкий толчок в груди, когда затянулся. И поплыло у него в голове, в горле запершило от едкой горечи. Но он держал между вздрагивающими пальцами самокрутку, не бросал ее в заваленную окурками урну, а тревожные мысли ползли одна за другой, тревожные и какие-то гадкие.

Вспомнился плакат, висящий в пролете: «Все равняйтесь на Алексея Пермякова!». Вот тебе и равняйтесь… И вспомнился рассказ фронтовика Митрия, который недавно появился в цехе, об аде кромешном, где он побывал, о том, как нужны автоматы, пушки, самолеты. А он, Алексей, вместо того чтобы помочь бойцам, напорол столько брака. Нет, лучше быть на фронте, лучше не жить, чем испытать все это…

— Знаешь, Леха, — как будто издалека донесся голос Чердынцева, — каждый работяга должен через свой брак пройти. Не помучишься — не научишься.

— Через брак-то через брак, да не через такой, — пробасил Гоголев. — И не забывай — война. И продукция — военная. Это тебе не шуточки-прибауточки. Тут, братец ты мой, не миновать бани с веником. И то в лучшем случае.

— Не каркай! — обрезал Чердынцев. — Что он, нарочно?

— Все равно чепе. Считай, что на руку врагам сработал…

После перерыва мастер Круглов отстранил Алексея от станка. Тщательно проверив настройку, он сам осторожно прошел оставшиеся две детали и велел чистить станок, а потом идти на протравку стыков.

И вот сидел Алексей в закутке цеха среди валявшихся беспорядочно пыльных деталей, в стыки которых впились пульки сломанных сверл. Сидел и подливал крохотной ложечкой кислоту в лунку отверстия. Кислота закипала в лунке, разъедая засевший обломок сверла, и улетучивалась легкой ядовитой струйкой. С каждой новой каплей все глубже становилась лунка, все меньше оставалось в просверленном отверстии инородного металла, и Алексей думал, что вот эти детали хотя и забракованы временно, но еще годны для производства. Одна за другой они вновь вернутся к станкам, сначала к сверлильному, потом и к его расточному, а там и к многошпиндельному полуавтомату Кости.

Спасенные детали составят каркас мотора. Сквозь его круглые пазы просунутся цилиндры двухрядного двигателя, над которым, как слышал Алексей, долго работал главный конструктор завода. Моторы встанут на истребители и бомбардировщики. И обернутся они грозой для фашистов. А вот его тридцать штук непригодны никуда, все они запороты окончательно, и дело тут ничем не поправишь…

Настоящие неприятности начались утром.

Еще до окончания ночной смены к расточному станку устремился, широко размахивая длинными руками, низкорослый и слегка сгорбленный начальник участка Дробин. Вслед за ним, что-то объясняя на ходу, поспевал Круглов, а чуть поодаль степенно вышагивал на длинных тонких ногах старший технолог цеха Устинов.

Вскоре за Алексеем пришел бригадир Николай Чуднов.

— Идем на расправу, — как можно мягче сказал он. — Не дрейфь особенно, семь бед — один ответ. — И уже на пути спросил: — Борщов-то тебе станок передавал? — Алексей кивнул. — И настройку тоже?..

Вот и станок, который не казался теперь воплощением современной чудо-техники, не сверкал торжественным блеском бесчисленных маховичков и рукояток. Вот и детали, которые не серебрились радостно, как несколько часов назад, не кричали о том, что они сверхплановые, скоростные и готовые к службе в боевом моторе, а мрачно тускнели, стыдясь своей уродливости и никчемности. На них не хотелось смотреть, все больше подбивало уйти куда глаза глядят, но — Алексей чувствовал это — на него властно, в упор уставились глаза Дробина. Он ждал, когда Алексей подойдет ближе, чтобы сказать свое хлесткое, беспощадное: