У нас была задача, когда мы пробирались, зайти в одну деревню, узнать, что нет ли тут предателя из населения? Мы сняли с немецких убитых верхнюю одежду, переоделись и пошли. Мы зашли к одному старику в избу, заперли двери и начали того старика спрашивать - как будто мы немцы - где партизанский отряд? Где коммунисты? Как будто мы немцы, разведчики, и понимаем говорить по-русски. А старик упирается, ничего не знает. Мы выклали ему на стол много денег, немецких марок, но он и тут не поддался - видно, человек, преданный нам, как говорится. Тогда мы ему объявили, что мы являемся русские бойцы-партизаны, и пусть он нам расскажет, как нам безопасно пройти на соединение с частями Красной Армии. Он нам все объяснил в отношении дороги; а в этой же деревне, говорит, есть один человек нерусской нации, и к нему часто захаживают немцы, пьют у него, поют - словом, гуляют. Видно, он предатель и им рассказывает все. Ну, мы как были в немецкой одежде, наведались к тому молодцу тоже погулять. Сказали, что мы присланы от немецкого командования, и пусть сообщит, когда должен явиться партизанский отряд и кто здесь в деревне коммунисты, которые дают сопрутивление немецким войскам? Он нам рассказал, что должен послезавтра в двенадцать часов ночи к населению в гости притти партизанский отряд, и назвал имена, кто из населения наносит вред немцам. Тогда мы ему открыли, что мы как раз не немцы, а русские, и за такие его поступки мы делаем ему конец. Он чуть ли не сомлел. Но, конечно, мы его мучить ничего не стали - мы ведь не немцы, хоть и переодевши в немецкую форму, - а только застрелили его. Три пули стратили…

Мы снова зашли к тому старику, сказали спасибо. Он нам опять дал совет, как дальше итти, - и мы к утру уже были на своей территории.

Там командир части поручил лично мне одно приказание: взорвать железнодорожный мост. Я ростом небольшой, так это очень годится.

Я взял гранату, взял наган, взял взрывчатые, спрятал под фуфайку, сел на велосипед и поехал. Доехал я до передовой линии противника, схоронил велосипед в лесу и пошел пешком. Где через кустарник здоровый лез, где полянками полз. Не доходя до моста, встал и вышел на дорогу.

И откуда ни возьмись - появилась немецкая машина. У немецкой машины кузов высокий, и она тихо идет, неслышно, незвучно.

Их в кузове было два солдата, а в кабинке ехал шофер и офицер. Я иду мимо - будто они мне и неинтересны. Машина, когда сравнялась со мной, то остановилась, и с машины вышел офицер. Он втолкнул меня в кузов, сказал что-то шоферу - и - поехали! Куда, думаю, дьяволы, меня везете, неужели за языка взяли? С грунтовой дороги мы уже свернули на шоссейную. Тут я застучал кулаками в кабинку, чтобы ссадили меня. Машина остановилась, и из кабинки вышел офицер. Вынул наган и начал мне в голову целиться. А я что же - нагана не видал, что ли? Говорю: ссадите меня, мне некогда с вами в машинах разъезжать! Тогда он что-то сказал своим солдатам и сел обратно в кузов. Машина опять поехала, а солдаты взяли меня - один за руки, другой за ноги - и хотели сбросить на ходу. А это никак нельзя допустить, потому что у меня ведь под фуфайкой взрывчатые, и если неосторожно они меня швырнут, то я ведь могу взорваться безо всякой пользы. Я начал просить их, плакать, прямо в голос ревел. Тогда машина остановилась, офицер вышел, схватил меня за шиворот и кинул прямо в грязь. Благополучно.

"Ну, думаю, немцы меня далеко от моста отвезли - немцы же и поближе привезут".

А тут был деревянный мостик, маленький такой. Я возле него сел. Минут через сорок идет немецкая легковая машина. Когда она возле мостика стишила ход, я выскочил, прицепился назади и поехал. Подъезжая уже близко к железнодорожному мосту, я спрыгнул.

Наступила ночь, темно уже, конечно, было. Было слышно, как близится поезд. Возле моста расхаживал немецкий часовой. Я подполз к нему. Когда он был ко мне спиною, я выстрелил. Потом я пробрался под мост и подложил, что надо было. Не отбежал я и ста метров, как послышался грохот. Верно, этот поезд вез боеприпасы, потому что слышны были взрывы и патроны рвались.

Саша Астрейко, 16 лет, из дер. Подъяченко (Белоруссия).

Записало 2/IV-42г., в Ташкенте.

Дети, эвакуированные из прифронтовой полосы, глубоко потрясены тем, что им довелось пережить. Аня Лебель до сих пор видит перед собою пальчики маленькой девочки, лежавшие на мху "отдельно", и Доня Хаенко вряд ли позабудет когда-нибудь ту минуту, когда он тщетно пытался разбудить отца, "заплакал и побиг за товарным"; и Люба Ватник, конечно, вовек не забудет той минуты, когда из ее руки "вдруг выпустилась мамина рука" и она осталась одна в дыму бомбежки...

И все-таки у всех собранных здесь рассказов имеется благополучный конец. Он заключен в краткой ремарке: Детдом такой-то, Ташкент. Ремарка означает, что ребята не погибли под пулями преследующих их фашистских пулеметов, что заботами советского государства и советской общественности они вывезены из прифронтовой полосы, спасены от беспризорности, одеты и сыты. Узбекистану, бесспорно, принадлежит одно из первых мест в ряду братских советских республик, оказавших горячее гостеприимство детям прифронтовой полосы. Города и колхозы Узбекистана приютили в своих стенах несколько тысяч осиротевших или потерянных ребят. Боря Воронин, привезенный в тыл, в Ташкент, рвется обратно на фронт. За уроки он обещает взяться, как только окончится война. "Сейчас все должны воевать", - говорит он. Но ему объясняют, что и сейчас он обязан не воевать, а учиться. Все его попытки снова "уехать на войну" кончились неудачей, и он водворен за парту.

"Активная" Валя Мацюпченко на днях приступает к прерванным балетным упражнениям.

А у Емельяна Уманского обнаружен прекрасный музыкальный слух. На зависть другим ребятам, он щеголяет в форме специальной военно-музыкальной школы. Дідусь Буряков, накачавший Емельяну велосипед, порадовался бы, увидев, как бывший воспитанник его мастирни, вытянувшись в струнку, рапортует комиссару школы.

Рокха Озер изучает искусство фрезеровщицы на заводе им. Сталина.

Люба Ватник, видевшая, как "румынцы мучили наших", и Дуня Семенова в прострелянном беленьком платье, и Люба Булгакова, слышавшая "ужасные стоны" в церкви, - и все остальные ребята, доставленные в Узбекистан, - уже не мишень для фашистских пуль, а снова - советские школьники, с жадностью наверстывающие пропущенные уроки.

Таничке Айзенберг посчастливилось больше всех: мама, оставшаяся в пылающем вагоне, не погибла. Она спаслась и, прочтя в газете "Правда" статью, где был приведен отрывок из Таниного рассказа 1, приехала в Ташкент и взяла Таню к себе.

Но если не находятся прежние мамы - нередко находятся новые.

– Знаете? Наша Валя в дети ушла, - такими словами встречают нас ребята детского дома.

Или:

– Вы слышали? Нашу Марусю в дети взяли.

"Взять в дети", "уйти в дети" - это терминология, созданная ташкентской действительностью. Многие патриоты Узбекистана приютили в своих семьях осиротевших детей. Курносые, синеглазые рязанцы, черноглазые украинцы, еврейские дети Бессарабии входят полноправными членами в семьи узбеков.