Шрифт:
— Ну, конечно. Я напишу ей сейчас об этом пару строк.
Уйдя к себе, Лили через пять минут возвратилась к Самсонову с запиской.
— Вот, Гриша, отдай ей в собственные руки.
— Слушаю-с. А засим, Елизавета Романовна, позвольте пожелать вам здоровья и всякого счастья…
Голос его упал, и лицо приняло такое грустное, ожесточенное выражение, что Лили не на шутку всполошилась.
— Что это значит, Гриша? Ты точно навеки со мною прощаешься?
— Может, и навеки… Премилостивый Господь не оставь вас!..
— Нет, право, Гриша, что это с тобой? Ты разве не вернешься уже с Воронцовым в Петербург?
— На день-другой вернусь…
— А там опять в свою милую Лифляндию? — досказала Лили с невольной уже горечью.
— Да куда же больше? Здесь у Минихов и без меня сколько лишних ртов: семеро одну соломинку несут. В деревне же я сам себе голова, а тужить обо мне здесь некому, ни одна душа слезинки не прольет.
— Ты думаешь?.. Может, я буду скучать по тебе.
— Ах, Лизавета Романовна! Вы-то забудете про меня еще раньше всех.
— Плакать по тебе я, понятно, не стану, вот еще! Но почему мне забыть тебя раньше других?
— Да как же: за таким мужем, ясным соколом…
— Что? Что такое? — прервала его Лили. — Ты, Гриша, кажется, бредишь! Кто этот ясный сокол?
— Знамо, что фельдмаршалский адъютант Манштейн: и умен, и пригож.
Лили в сердцах даже ногой топнула.
— Опять этот Манштейн! Ты-то с чего взял, что я выхожу за него?
— А с какой же стати он стал бы допытывать у меня про вас всю подноготную: кто, мол, были ваши родители…
— И много ль за мною приданого?
— Нет, на приданое он не зарится. Напротив, как услышал, что вы не из богатых, то словно у него даже гора с плеч спала. "Стало, говорит, не так уж избалована". Ну, я, вестимо, расписал ему вас: что такой умницы, такой ангельской души поискать…
Лили еще пуще возмутилась:
— Да как ты смел! Кто тебя просил! Я никогда не пойду за него! Да и вообще не выйду замуж…
Сумрачные черты Самсонова слегка прояснились.
— Да правда ли, Лизавета Романовна? Ей-богу?
— Ей-богу, Гриша. Ну, а теперь до свиданья.
И, вся вдруг зардевшись, она сама быстро удалилась. А он, облегченно вздохнув, отправился с ее запиской к двоюродной сестре цесаревны, молодой графине Анне Карловне Скавронской.
На другое утро он мчался уже на курьерских в Новгородскую губернию к негласному жениху Скавронской, везя от нее письмо, на конверте которого был собственноручный ее рисунок — голубь с масличной веткой.
Утром доложили Лили, что ее желает видеть полковник Манштейн. Не задумываясь, она велела сказать, что, к сожалению, не может его принять.
— Но они с большим букетом…
"Ясный сокол с миртовой веткой!" — подумала Лили, а вслух промолвила, что "все равно видеть его не может, да и не хочет"!
— Так прямо и сказать прикажите?
— Так и скажи.
"По крайней мере, все разом будет кончено!" — решила она про себя.
Она не ошиблась: вскоре она узнала, что Манштейн назначен командиром Астраханского пехотного полка, стоявшего где-то в глубине России. С тех пор она с ним и не встречалась.
Глава девятая
ЧАШКА ЧАЮ У ЦЕСАРЕВНЫ
Приводя в исполнение свое знаменательное предприятие, старик-фельдмаршал чересчур понадеялся на свои силы. Правда, что во время походов он закалил свой крепкий от природы организм, и возраст его был не такой уж преклонный (пятьдесят восемь лет). Предприятие удалось ему также на славу. Но прогулка пешком в одном мундире от Зимнего до Летнего дворца и обратно по сильному морозу, две подряд бессонные ночи и крайнее напряжение нервов не прошли для него даром. Уже в день объявления Анны Леопольдовны правительницею у него обнаружились явные признаки простуды, а затем, не успев еще согласно желанию принцессы, перебраться из своего дома на Васильевском острове в ее прежние покои в Зимнем дворце, он и совсем слег: у него открылся брюшной тиф или, как тогда выражались, "нервная горячка" (Nervenfieber).
Когда сын фельдмаршала принес это печальное известие молодой правительнице, та выразила ему искреннее соболезнование, но когда он добавил, что отец до своего выздоровления просит ее принимать лично других министров и сановников с докладами, она испугалась:
— Нет, нет! В государственных делах я смыслю столько же, как в китайском языке. Оставьте меня, господа, пожалуйста, в покое!
— Да без вашей санкции, принцесса, ни одно дело первостепенной важности не может получить движения, — настаивал Миних-сын. — А некоторые дела решительно не терпят отлагательства…