Буров согласно кивнул головой и, выждав паузу для того, чтобы дать приятелю время спуститься по лестнице, снова тихо постучал. На этот раз замок быстро щелкнул, и в образовавшейся щели появилась испуганная физиономия затворницы.

— Сильвестр, а фурия ушла? Ой…

Лизхен не ожидала увидеть Бурова, вернее ожидала увидеть не его и была ощутимо разочарована, однако растерянно пропустила посетителя в комнату. После «бурь» любому человеку остро необходим собеседник, и особенно сильно эта потребность проявляется у женщин, по крайней мере, Клим уже проверил это на вдове покойного и вполне справедливо теперь рассчитывал на бушующий в крови у "охотницы за папиками" адреналин и уже проявленную ранее склонность к безудержной болтливости. Только следовало вовремя "делить на 16", если не на 160: практика показала, что госпожа Чеганова, прямо как опытный «желтый» репортер, способна огорошить слушателя кричащими заголовками и сенсационными открытиями, не имеющими под собой ровным счетом ничего хотя бы приближенно напоминающего действительность. На «утку» с романом Эли и Квасницкого мог попасться только такой идиот, как Юсупов. Но правильней было отметить, что ход Лизхен был идеален — именно только Юсупов и мог попасться. Уж больно жирна, да выгодна ему наживка — как тут не клюнуть. Остальное уже — действие волны: классическое распространение сплетни в массы и опять-таки классическая реакция на сплетника (в данном случае, сплетницу) со стороны пострадавшей Эльвиры. Хотя, конечно, как посмотреть! Вряд ли Лизхен считает пострадавшей "бешеную сестричку", у нее на эту роль есть своя собственная любимая кандидатура.

"А как все-таки любая стрессовая ситуация вытряхивает из людей накопленный «жирок» подготовленных поз и ролей!" — чуть насмешливо подумал Клим, искоса проследив за действиями Чегановой. Ее фальшивый лоск улетучился, равно как и претензия на звание мужеохотницы, осталась чуть избалованная, трусливая и совершенно не обаятельная, одним словом, обыкновенная неуверенная в себе молодая женщина, нуждающаяся в защите, но совершенно не способная даже в отчаянии кому-либо довериться. Впрочем, в характеристике госпожи Чегановой Клим уже упражнялся накануне и не ошибся. В данный момент она совершала массу лишних движений, выбирая себе место в комнате — место для обороны от собеседника, разговора с которым не избежать. Сначала она устроилась на краешке кровати, потом встала и взяла сигарету (со смертью Мунасипова, упокой, господи его душу, все почему-то начали курить, где, не попадя), сделала шаг по направлению к креслу, но остановилась и опять качнулась к круглому журнальному столику, прищуриваясь и шаря глазами, видимо, в поисках зажигалки. Удивительно, что она даже не предприняла попытки попросить ее у Клима. Очевидно, степень безнадежной растерянности достигла внутри нее своей пиковой отметки.

И все-таки на фоне всех наблюдений Буров ощутил в себе параллельный мужской интерес, даже скорее, любопытство, связанное с памятью сходных ощущений в прошлом. Лизхен в этом состоянии смутно напомнила ему бывшую жену: стройная, с практически идеальной фигурой молодая женщина вела себя, как грузная усталая пожилая матрона, обремененная клубком многочисленных семейных проблем и возрастных болезней. Клим и тогда, и сейчас не мог понять причин подобной метаморфозы. И как всегда это не к месту случается, в мозгу почему-то неожиданно, как назойливая мелодия, всплыла дурацкая фраза из американского руководства для хорошей жены, прочитанного еще в журналистскую бытность: "Поправьте ему подушечку и предложите снять его ботинки. Говорите тихим, успокаивающим и приятным голосом". Тогда, помнится, эта фраза его умилила до крайности, даже оставила какую-то сентиментальную ностальгию по несбывшемуся. А сейчас ему подумалось, что все беды оттого, что большинство женщин пытаются залезть на чужой «шесток», вот и попадают, как кур в ощип. В результате портят жизнь и себе и "шестку".

— У меня есть зажигалка, — произнес Буров и подошел к Лизхен почти вплотную, заставив ее тем самым опуститься в кресло.

Дал прикурить, придвинул (вместо пепельницы) крохотное фарфоровое синее блюдечко, предварительно освободив его от кофейной чашки, а сам устроился на квадратном пуфике, быстро подкатив его поближе к даме. С первым же дымком Лизиной сигареты потянуло курить, но Клим решил потерпеть, вдруг пригодится, как жест, и вместо этого быстро спросил:

— А где же ваша соседка Ида?

— Она внизу осталась, с ней, по-моему, Алим хотел поговорить.

— Вот оно что… — протянул Буров, получив объяснение неуютному поведению Юсупова. — Собственно, я хотел узнать, когда вчера вы обе легли спать.

— Ну, меня под утро проводил Сильвестр, только я не помню точное время, спросите у него, а Ида — не знаю, но после меня. Я уже спала. Да, вам, наверное, уже наболтали, — хмыкнула она, — я перебрала вчера с алкоголем и помню все, как в тумане.

— Все-таки это очень неосторожно, — менторским голосом проговорил Клим, — в вашем положении столько пить…

— В как-ком моем?.. А… это вы о беременности?

— О ней, родимой…

Лизхен выпустила струйку дыма и, явно сделав над собой усилие, попыталась рассмеяться. Получилось жалко.

— Да не беременна я. Это так, — она запнулась и чуть не слезливым, с ноткой истерики, однако не лишенным попытки кокетства голосом продолжила, — ну, что вы ко мне все пристали! Юсупов этот, Гарин, вы еще… Я… я боюсь. Понимаете вы, боюсь! Еще диск у меня какой-то требуют. А я его и в глаза не видела!

— Лиза… — Клим постарался внести в интонацию максимальную мягкость, — да я верю, что вы диск не брали. И спрашивать о нем не буду. Лучше скажите, роман Эльвиры с Квасницким тоже придумали?

— Да ничего я не придумывала! Я просто намекнула Алиму, а он сразу ухватился. Откуда я знаю, — она перешла на скоротечный монолог, — может, был, может, не было, ну ведь мог же и быть! Квасницкий любит матрон! Он сам говорил! Да и Эльвира никогда не упускала случая пропустить фразочку, что мол, ее на «додиков» потянуло. Мол, женщины после сорока предпочитают форму содержанию. — В ее голосе проскользнула чуть уловимая обида. — Какая разница? Они все равно выпутаются, а на меня повесят этого Мунасипова! А сами убили, потому что его все ненавидели, даже собственная жена!..

— А почему вы считаете — ненавидели? — перебил Клим.

— А разве его можно любить? Он же страшный!

"Вот он, типичный образчик женской логики!" — с иронией подумал Буров и тут же посетовал:

— Ну понятие привлекательности — вещь субъективная.

— А я не об этом! — Лиза многозначительно взглянула на Клима, — он по-другому страшный. Был.

— А ведь он, говорят, ухаживал за вами…

— Ухаживал… К Мунасипову это слово не подходит. Он не ухаживал, он пытался завалить, это будет точнее, — Лизхен постепенно стервенела, — я, вообще, не понимаю, как Гарин мог с ним общаться! Они такие разные! Сильвестр, он обаятельный, почти джентельмен. А этот, грубый… — она попыталась подыскать слово и остановилась на банальном, — грубая скотина…