— Нет. Не разбудил. Спасибо, что позвонил. Узнал что-нибудь?

— Я был в доме твоего отца вчера вечером, как и обещал. Ты знаешь, как трудно найти место для машины, поэтому я оставил ее на соседней улице и пошел к дому пешком. Дверь была открыта. Из дома доносилась оперная музыка, очень громкая, Луиза. Я вошел, из кухни пахло готовящейся едой, и я подумал: наверно, брат Луизы вернулся. Но потом я услышал голоса на кухне. Кто-то с кем-то ругался… Из ниши в прихожей можно заглянуть в кухню. И вот привет! Это наша приятельница Натали. Кричит на двух молодых людей, похожих на хиппи, Луиза, грязных хиппи или вроде того. Видела таких? Но я не могу разобрать, о чем они спорят, потому что музыка такая громкая. Оглушительный Пуччини. Потом Натали швыряет в одного из них сковородку, полную соуса, горячего, я думаю, соуса, попадает в него, и соус течет у него по руке. Он хочет убить Натали, но второй оттаскивает его. Еще какие-то слова, и парни уходят… И что удивительно. Они проходят рядом со мной и не видят меня. Конечно, я стою в нише, в тени, но они идут прямо на меня и не видят, а потом уходят. Натали в кухне бьет посуду, кричит — Луиза, эта женщина сквернословит, ругается самыми последними словами — и выходит из кухни, идет точно так же, прямо на меня, и меня не видит, я слышу ее шаги на лестнице: топ-топ-топ. Но на полпути она останавливается. Ты слушаешь меня?

— Да, я слушаю, — ответила Луиза.

— Она медленно, очень медленно возвращается, спускается по лестнице, идет обратно по коридору, чтобы посмотреть на меня во второй раз. «Что ты тут делаешь?» — говорит она мне. Ну, я отвечаю на итальянском, потому что, извини меня, если приходится с кем-то ругаться, я предпочитаю делать это на родном языке. Итак, я отвечаю: «О том же я мог бы спросить тебя». — «Это мой дом», — говорит она. «Нет, не твой, и я ищу на него покупателя, трах-тарарах…» Ну, полчаса мы так спорим, и наконец она уходит, но пока она не ушла, я спрашиваю ее о Джеке.

— Сказала она что-нибудь? — попыталась Луиза прервать взволнованный рассказ Альфредо.

— Натали замолкает, когда я спрашиваю о Джеке. Успокаивается. Смотрит на меня очень странно. Потом говорит: «Почему тебя интересует Джек?» — «А ты, наверно, его любовница, si?» [21] — «Да пошел ты!» — говорит она. «Сама пошла!» — говорю я. Тогда она улыбается, так отвратительно, и говорит: «Джек ушел туда», — «Туда? Куда туда?» Она: «Ты не хочешь убраться из моего дома?» — «Мадам, это не ваш дом, и я вызову carabinierie, чтобы они взглянули на эту кастрюльку с тушеным мясом». Тут, Луиза, снова грязные ругательства, вопли, гримаса, как у сицилийской шлюхи, потом она мчится прочь, вскакивает на свой мотороллер, р-р-р-р, и я остаюсь на крыльце в дыму от ее «веспы». Что я могу еще сказать?

Луиза вздохнула в трубку.

— Какая сука, а?

— Точно.

— Но знаешь, Луиза, мне надо поговорить с Джеком, спросить, чего он хочет от меня. Я имею в виду, все эти люди не должны быть в доме. Может, мне обратиться в полицию?

— Не знаю, что и посоветовать, Альфредо. Делай, что обычно делаешь в таких обстоятельствах. Но мы по-прежнему не имеем понятия, где Джек.

— Ты права, не имеем. — Последовала международная пауза, потом Альфредо встрепенулся: — Тогда скажи, в следующий раз, когда будешь в Риме, куда хочешь пойти?

— А что мне волноваться, если он пропал в Риме? Какое, черт возьми, мне до него дело? Какое, черт возьми, тебе до него дело, опомнись! Лучше о себе позаботься, — отмахнулась Дори, пощекотав Билли пальцем.

Дори отрезала два куска яблочного пирога, испеченного по рецепту своей матери, положила на тарелки и с этим советом преподнесла сперва Луизе, потом Билли. Луиза приняла тарелку и не удержалась, едва заметно поморщилась. Вид у пирога был тот еще: корочка провалилась в жидкую начинку, тесто с одного бока вздулось, с другого — подгорело. Билли откусил кусочек, тут же выплюнул на середину комнаты и потер свой маленький язычок.

— Он кое-что съел в машине по дороге, — соврала Луиза. — Он не голоден.

— Может, ему просто не нравятся мои пироги? — Дори подалась вперед, в глазах — опасный блеск.

— Нет. Просто он не голоден, — Она откусила сама и заморгала — такая это была кислятина.

Дори откинулась на спинку стула.

— Дочь, ты совершенно не умеешь притворяться. Совершенно.

— Правда? — Луиза поставила тарелку на стол. — Так и быть, признаюсь, мам. Пироги у тебя отвратительные. Больше того, все, что ты готовишь, поразительно невкусно. Ну вот, высказалась наконец. Всю жизнь собиралась тебе это сказать. Всю жизнь мучилась, и ты это знаешь. Думала, мы так и будем притворяться, но теперь, когда с этим покончено, должна тебе сказать, что последние лет двадцать пять я хотела спросить: как тебе удается так ужасно готовить?

Дори, ничуть не обидевшись, поскребла в затылке.

— Не всегда так было. Но твой отец был большой привереда в еде. Потом, когда наши отношения испортились, я подумывала его отравить. Вряд ли я когда-нибудь решилась бы. Просто хотелось подсыпать ему яда в еду, понимаешь? Так и подмывало. Каждый раз, как готовила. А потом, даже когда он уже умер, не могла яйца сварить, чтобы со злостью о нем не вспомнить. Может быть, в этом все дело.

— Мам, когда-то ты наверняка любила его. Наверняка было в нем что-то такое, что привлекало тебя.

— О, конечно, было. Только я уже не помню, что именно.

— Вы провели медовый месяц в Риме. Это хоть ты помнишь?

Дори взглянула на Билли, лепившего из пирога липкий шар.

— Он стал лучше спать по ночам?

— Нет. Он постоянно засыпает днем, потому что очень устает. Такое впечатление, будто он борется с этим. Будто боится уснуть ночью.

— Он больше похож на того парня, чем на тебя.

Луиза пару раз приезжала в Мэдисон с отцом Билли.

Луиза внимательно посмотрела на Билли, ища подтверждения словам матери.