Ценный мех выдры имеет различные применения: на опушки шапок, в Камчатке на укладку дорогих соболей, так как он вбирает сырость и поэтому способствует отличному сохранению тех; из волос хвоста выдры приготовляются рисовальные кисти, а нежный подшерсток идет на изготовление пуховых шляп.

Морским представителем выдр является морской бобр, или калан, как его называют охотники (Enchydris lutris); по устройству тела он служит соединительным звеном между выдрами и тюленями. Голова, правда, тоже несколько сжата, но круглее, чем у пресноводных выдр; шея толстая, короткая; туловище (до 1,2 м) цилиндрическое; покрытый волосами толстый, короткий (всего — 30 см), сплюснутый хвост клинообразно заострен. Передние ноги имеют, по сравнению с речной выдрой, более короткие пальцы, соединенные снизу голой перепонкой, задние же ноги отчасти похожи на тюленьи ласты, отчасти — на лапы бобра. Мех состоит из длинных прямых волос, ости темно-бурого цвета с белыми крапинами, происходящими от белых кончиков волос. У молодых животных — длинные, жесткие, белые или буровато-белые волосы, совершенно скрывающие тонкий бурый подшерсток.

Область распространения морской выдры ограничена теперь северной частью Тихого океана, приблизительно цепью Алеутских о-вов и о-вом Беринга. У американских берегов она спускается больше к югу (до 28°), но и здесь год от году делается более редкой.

Лучшее описание морского бобра принадлежит Стеллеру, потерпевшему в 1741 г., вместе с Берингом, кораблекрушение около о-ва Беринга и имевшему возможность долго наблюдать это интересное, все более и более исчезающее теперь животное.

«Мех морского бобра, — говорит этот наблюдатель, — кожа которого слабо прилегает к телу и во время бега колышется во все стороны, настолько превосходит по длине, красоте и темному цвету мех речного бобра, что последний не может выдержать с ним никакого сравнения. Лучшие меха продаются в Камчатке по 30 р., в Якутске по 40 р., а на китайской границе, при обмене товаров, идут по 80-100 р. за шкуру*

*В СПб. теперь — около 400 рублей.

Мясо его довольно съедобно и даже вкусно; у самок еще нежнее, у молодых же, питающихся еще молоком матери и называющихся, вследствие своего плохого меха, «медведками», мясо — жареное или вареное — может поспорить по вкусу с молодой бараниной.

По образу жизни морской бобр так же интересен и приятен, как весел и забавен по нраву; к тому же это очень ласковое и влюбчивое животное. Когда он бежит, блеск его меха превосходит самый черный бархат. Каланы предпочитают держаться семейно: самец лежит с самкой, тут же полувзрослые детеныши, или кошлаки, и маленькие сосуны — медведки. Любовь родителей к детенышам так велика, что ради них они готовы подвергаться явной, смертельной опасности, и если от них отнимут маленьких, то они громко рыдают, почти как дети. Тоска их бывает так велика, что они в неделю-две делаются больными, слабыми и не хотят уходить с берега. Самок морских бобров можно круглый год видеть с детенышами. Они мечут зараз только по одному и всегда на суше**

**По наблюдениям позднейших натуралистов, в море, на водорослях: видно преследуемый человеком зверь считает сушу уже небезопасной для себя.

Детеныши рождаются зрячими и со всеми зубами. Самки носят их во рту, а в море — лежа на спине и обхватив передними лапами. Они играют с ними, как любящая мать, подбрасывают вверх и ловят, словно мячик, толкают в воду, чтобы те учились плавать, берут опять к себе, когда те устанут, и — целуют совершенно как люди. Как бы охотники ни преследовали самку в воде или на суше, она не выпустит изо рта детеныша, разве только в крайности или в минуту смерти… Если же самке удастся счастливо избегнуть опасности, то она, достигнув моря, начинает так забавно насмехаться над своими преследователями, что без улыбки удовольствия нельзя смотреть на нее. В таких случаях самки становятся в воде на дыбы, подобно человеку, и прыгают в волнах, то приставив передние лапы ко лбу, как будто защищая ими от солнца глаза, то ложатся на спину и гладят себе передними лапами живот или бросают в воду маленьких и снова ловят их и т. п.

Если калана настигнут и ему не удается убежать, он фыркает и шипит, подобно кошке. Если его ударить при этом, он ложится на бок, подгибает задние ноги, а передними закрывает глаза и таким образом приготовляется умереть. Мертвым он лежит, как человек, вытянувшись и крестообразно сложив на груди передние лапы.

Пища каланов состоит из морских раков, раковин, мелкой рыбы, реже — из морских водорослей или мяса крупных животных.

Движения морских бобров необыкновенно грациозны и быстры: они отлично плавают и очень быстро бегают, и нет ничего красивее этого животного, когда оно бежит. Замечательно, что животное бывает тем бодрее, умнее и проворнее, чем прекраснее у него мех. Совсем седые, по-видимому, очень старые бобры необыкновенно умны, вследствие чего их крайне трудно ловить. Самые плохие, имеющие одноцветно-бурый мех, большей частью неповоротливы, сонливы и глупы. Во время сна они лежат на земле свернувшись, как собаки; а выходя из воды, отряхиваются и чистятся передними лапами, как кошки.

Калан, которого по качеству его меха несправедливо считают за бобра, называя камчатским бобром, в сущности, настоящая выдра и от речной выдры отличается только тем, что живет в море, почти вдвое больше ее, но по красоте меха он действительно напоминает бобра. Это животное бесспорно американского происхождения и на азиатском берегу является лишь гостем. Оно держится в так называемом Бобровом море между 56–50° с.ш. Под такой же широтой мы встречаем его и в Америке, как на островах, так и на материке.

Когда мы прибыли на Берингов остров (1741 г.), каланов там было в наличности немало. Во все времена года, но зимой чаще, нежели летом, они выходят на берег для сна и отдыха, а также для игр.

Охотились мы на них следующим образом: обыкновенно вечером или ночью мы выходили по двое, до трое или по четыре человека вместе с длинными крепкими дубинами и шли к берегу против ветра, по возможности осторожно, внимательно озираясь во все стороны. Как только мы усматривали спящего калана, один из нас тихонько отделялся и подползал к животному на четвереньках; другие же тем временем заграждали ему дорогу к морю. Когда калан настолько был уже близок к нам, что его можно было настигнуть одним прыжком, мы разом кидались на него и убивали несколькими ударами по голове. Если же он удирал от нас, прежде чем мы успевали окружить его, то мы пускались вдогонку и загоняли от берега в глубь острова, так что, наконец, как бы скоро и ловко животное ни бегало, оно все-таки утомлялось, и тогда его легко можно было убить. Когда мы нападали на целое стадо каланов, — что случалось нередко, — то каждый охотник выбирал животное, которое было к нему ближе, и дело шло еще успешнее…