И в то же время самые разумные люди в демократическом движении не упустили момент и все-таки решили вопрос о всенародно избранной власти. Избрали Советы в крупнейших городах, мэра Москвы, Президента России. Это дает какую-то опору в опасном хаосе власти.

И все-таки я не могу понять, кого же называть демократом. В конце — концов мы все выходцы из КПСС. В нас еще сильно большевистское мышление. И есть вопрос в том, как далеко от КПСС и ее лозунгов ушел каждый из нас.

Я думаю, что демократия существующей ныне власти заключается в том, что на нее давят снизу. Наша задача заключается в том, чтобы народ продолжал давить на эту верхушку, какой бы хорошей она сейчас ни казалась.

Это все в полной мере относится и к Ельцину. У меня нет иллюзий и эйфории, но я возлагаю надежды на его правительство. Больше не на кого надеяться, это единственное более или менее демократическое правление. Но я думаю, что Ельцин только в той степени будет действовать в пользу народа, в какой на него народ будет давить. Главное — это давление со стороны народа и независимость прессы.

Любому учредителю очень хочется командовать прессой. К примеру, такое воз действие в последнее время я испытываю со стороны отдельных депутатов Моссовета.

Мы готовы отражать разные мнения, но мы не будем рупором той или иной группы. Газета должна быть оппонентом любой власти. Мы должны честно рассказывать о существующих мнениях, о деятельности „вождей“, только тогда газета будет интересной.

Мне думается, надо очень умело сочетать решительность в достижении цели и терпимость. Нынешней власти надо быстрее действовать в сторону рынка. Быстрее снимать ограничения на пути частной собственности и предпринимательства, особенно в сельском хозяйстве.

Хватит запугивать нас капитализмом — там живут культурнейшие люди, которые имеют высокий уровень жизни. Когда мне говорят, что наша газета проповедует капитализм, мне хочется сказать — долой идеологию и да здравствует разум!»

Мальгину-издателю не позавидуешь. Но тот же журнал «Столица» (№ 17,1991) поведал нам и другую историю, значительно расширяющую наши познания о журналистском процессе в СССР, опубликовав «Интервью с Сергеем Григорьянцем, редактором настоящей „Гласности“». Ну и журнальная рубрика была соответствующая — «Парадоксы гласности»:

«Сергей Иванович, у вас была мирная профессия — литературовед. И работа интересная — литература русской эмиграции все-таки, а не местные классики, творцы широкомасштабного образа положительного героя. Одно время вы работали в приличном по тем временам журнале „Юность“. Ваши статьи печатали в „Советской Энциклопедии“. И вдруг…

— В первый раз я был арестован в 1975 году. Формально был обвинен в распространении антисоветской литературы по статье 190 прим и в обмене картин из своей коллекции на магнитофон, что было квалифицировано как спекуляция в особо крупных размерах. На самом деле я не занимался никакой политической деятельностью в это время, наивно считая, что литература может стоять в стороне от общественной жизни. Я довольно много переписывался с русскими писателями, жившими в Париже, получал оттуда книги — в конце 60-х годов они еще приходили по почте в Советский Союз. Наконец, у меня дед был довольно известным деятелем эмиграции: до войны — ведущим режиссером „Ла Скала“, а после войны — оперным режиссером „Гранд-Опера“ в Париже. И КГБ очень хотелось меня использовать. Договаривались до того, что, мол, у них в аппарате довольно много армян… После двухлетних уговоров они решили меня испугать. Они были просто уверены, что когда я окажусь перед выбором (тем более, что я был абсолютно аполитичным человеком) — сидеть или с ними сотрудничать, — то тут уж все станет для меня очевидно. И меня довольно долго продолжали уговаривать уже в тюрьме, чтобы я написал статью в „Литературную газету“ о том, кто такой Синявский (в это время уехавший), о том, кто такой Виктор Некрасов… Мне даже предлагали дачу в Красногорске (где тогда жил сам Косыгин), сулили какие-то замечательные заработки с помощью Московской филармонии — репризы для праздничных концертов писать… Вероятно, замечательные предложения, но как-то они меня не заинтересовали, и тогда следствие начало попросту фальсифицировать против меня обвинение. В конце концов дали мне пять лет, хотя и продолжали еще ездить в лагерь…

Сначала поместили меня в лагерь под Москвой, чтобы ездить было удобнее. И уже в это время они предлагали мне работать в Третьяковской галерее. И когда я с интересом спросил: „А что, в Третьяковке все работают по вашей рекомендации?“ — мне сказали: „Нет-нет, ну что вы, не все… но вам же так это интересно!“. Тем не менее я как-то не соблазнился. Дело кончилось тем, что меня перевели сначала в Чистопольскую тюрьму, потом оказалось, что ее режим для меня недостаточно жесток, и я очутился в одной из самых тяжелых и страшных советских тюрем, в Верхнеуральске, — это известный в русской истории политический централ. В 1980 году, когда срок кончился, я был освобожден.

Они мне важную вещь объяснили: может, ты и хочешь остаться в стороне от политики и намерен считать, что она вредна литературе, но, чтобы ты так и считал, мы тебя просто ткнем носом во всю эту грязь.

В 1982-83 годах я уже был, после арестов сначала Ивана Ковалева, потом Алексея Смирнова и высылки Валерия Тольца, редактором информационного бюллетеня „В“, выходившего три раза в месяц, в котором рассказывалось о том, что сейчас называется нарушениями прав человека в Советском Союзе, т. е. об арестах и допросах, о тюрьмах, лагерях, психиатрических больницах и т. д. Жил я в это время в Боровске и арестован был в общем-то случайно где-то года через три после первого моего „срока“. Вначале следователи не понимали, чем я занимался. Но потом все выяснилось, и на этот раз я получил уже семь лет плюс три года ссылки по статье 70 — и снова попал в Чистополь…

— Сергей Иванович, расскажите, как создавался ваш журнал „Гласность“?

— Первый номер вышел в июне 1987-го. Редакция состояла большей частью из людей, которые издавали бюллетень „В“. У всех нас было ощущение, что в новых условиях роль независимой печати возрастает, а не уменьшается. Поскольку в начале 80-х годов мы издавали информационный бюллетень, то первоначально и „Гласность“ называли бюллетенем; планировалось выпускать его три раза в месяц. Но очень скоро мы осознали, что необходима более широкая аудитория, более широкий круг авторов и, наконец, освещение проблем не только правозащитных, но и многих других — таких, как экология, положение малых народностей. Выяснилось, что необходимо издание, помещающее не только информационные, но и аналитические материалы. Все большее место в „Гласности“ стали занимать серьезные исследовательские статьи — с одной стороны, допустим, Селюнина и Стреляного, с другой стороны — Вселенского, Геллера… Сформировался тип журнала-ежемесячника объемом 20 издательских листов, то-есть 300 с лишним страниц, и при этом абсолютно независимого. Во время так называемого партийного бума он таким — независимым — и остался.