Ругая себя последними словами за нерасторопность, Ватутин бросился по лестнице вниз. Командира «альфовцев» захлестнула ярость. Подбежав к застреленной им чеченке, Ватутин резко перевернул ее на спину. На него уставилось совсем еще молодое девичье лицо с остекленевшими холодными глазами.

Стиснув зубы, Ватутин застонал:

– Тебе бы детей рожать, а ты что наделала?

Разорвав ворот платья чеченки, он оголил девушке правое плечо. И тут же новая волна ненависти захлестнула его с головой. Все правое плечо чеченки и верхнюю часть ее по-детски маленькой груди покрывал сплошной желто-лиловый синяк, набитый прикладом снайперской винтовки. Ватутин поднялся в полный рост и с презрением плюнул на лежащий у его ног труп:

– Тварь.

Ненависть к снайперу-убийце вытравила в нем на мгновение вспыхнувшую жалость. И не, глядя больше на застреленную им террористку, Ватутин зашагал к своему погибшему товарищу...

– Собаке собачья смерть, – произнес в заключение Чигорин, выслушав его рассказ. – Знаешь что, Сашка. Давай выпьем за парней настоящих, которые жизни свои положили, чтобы остальные люди жили, любили, детей рожали. И за то, чтобы сволочи всякой на свете меньше стало!

– Хороший тост, – кивнул головой Ватутин. – Только за это кофе как-то не пьют.

– А кто говорит про кофе?

Чигорин сноровисто отпер сейф, нагнулся и вытащил с нижней полки из-под стопки бумаг непочатую бутылку водки, а из ящика письменного стола – пару вставленных друг в друга пластиковых стаканчиков. Вскрыв бутылку, он до половины наполнил стаканчики и протянул один из них Ватутину:

– Давай.

Они молча выпили, и Чигорин, завинтив бутылку, спрятал ее обратно в сейф. Затем, отхлебнув из чашки изрядно остывший кофе, он обратился к Ватутину:

– Слушай, а ты нашего шефа давно знаешь?

– С 98-го года, – не задумываясь, ответил Ватутин.

– Давно, – покачал головой Вадим. – Мы с ним только в 2000-м познакомились. – И тут же снова вскинул взгляд на Ватутина. – А вы где познакомились?

– Здесь, в Москве. На одной операции.

– Расскажи, – не унимался Чигорин.

Но Ватутин отрицательно покачал головой:

– В другой раз.

Воспоминания о погибшем в Грозном товарище, в смерти которого Александр чувствовал свою вину, вновь вскрыли так и не зажившую рану в его душе.

12 мая – вторник 14.05

Стоя в задних рядах траурной процессии, Алексей Бельков наблюдал, как очередной друг или знакомый покойного академика Корчагина произносит свою прощальную речь. Вокруг – слева, справа и впереди толпились многочисленные коллеги, ученики и просто друзья Корчагина. Бельков никак не ожидал, что прощальная панихида окажется столь многолюдной. Никого из присутствующих, кроме Ирины, стоящей возле свежевырытых могил, да вездесущего полковника Егорова, Алексей не знал, и это было плохо, так как некому было задать интересующие его вопросы.

Выступающего сменил другой человек, худощавый, спортивно сложенный, хотя уже и немолодой, мужчина с короткой приметной бородкой. Темный галстук с явно перетянутым узлом смотрелся на нем откровенно чужеродно. Чем-то, скорее всего решительным, твердым взглядом, он напоминал полковника Егорова. Хотя Алексей готов был биться об заклад, что этот человек не из госбезопасности. Поджарый мужчина встал перед гробом с телом Корчагина, взглянул на Ирину и сочувствующе кивнул ей. Так делали многие, но только ему Ирина ответила кивком благодарности. «Она знает его!» – сообразил Бельков.

– С Константином Александровичем судьба свела меня двадцать пять лет назад, – начал тот. – И я благодарен ей за то, что свои лучшие годы я проработал бок о бок с этим человеком. Я никогда не относился к Константину Александровичу, как к начальнику, хотя почти десять лет проработал в его КБ. Он стал для меня гораздо большим. Он стал Учителем. Учителем, как в науке, так и в жизни...

Слова незнакомца заинтриговали Белькова, и, наконец решившись, он обратился к своему соседу:

– Кто это сейчас говорит?

– Профессор Лобанов, – ответил сосед, невзрачный плешивый мужичонка в длинном не по росту пиджаке, и при этом взглянул на Алексея так, что он сразу понял: задать такой вопрос мог только абсолютно несведущий ни в ядерной физике, ни в жизни Корчагина человек.

– А! Тот, с которым Константин Александрович работал в Сарове? – попробовал реабилитироваться в глазах соседа Бельков, но это не помогло.

– Именно, – произнес коротышка, отвернувшись к Лобанову.

Выступление Лобанова резко отличалось по тону от речей функционеров НИИ высоких энергий, где последние годы трудился Корчагин. Если те в основном перечисляли научные заслуги погибшего академика, то Лобанов говорил о Корчагине именно как о человеке, дружбой с которым он дорожил и смерть которого воспринял как личное горе. Сказав прощальные слова, Лобанов занял место в первых рядах, где расположились наиболее близкие к Корчагину люди, и до самого конца прощальной церемонии простоял с низко опущенной головой. Он очнулся от своего оцепенения только тогда, когда гробы с телами Корчагина и членов его семьи опустили в могилы и провожающие стали по очереди бросать на них комья земли. Лобанов тоже бросил в каждую могилу по горсти земли и с каменным лицом отошел в сторону.