— Зови, — ответил Милонег.

Придя домой, Макасим тотчас прошел на кухню, где была у него мастерская. Кольчугу он положил на стол и сказал Милонегу:

— Ты, Милонегушка, небось не ел еще? Достань в печке горшок со щами, с петухом щи, а меня уж прости, что с тобой не сяду. Я за работу примусь, не то к завтраму не поспеть.

Из-под стола он достал корзину с глиной, обрызнул водой, перемешал, все время вполголоса разговаривая сам с собой:

— Сперва бляшку заформуем, а то не высохнет форма вовремя. А глядишь, пока кольчугу будем чинить, она и высохнет, к вечеру ее зальем — и вся недолга. Щиток-то у меня где? Вот он, щиток…

Макасим положил деревянный щиток на стол, бляшку на щиток, огородил кругом деревянной рамкой, засыпал глиной и, чтобы плотней набилась, приминал глину деревянным пестом. Стучал пестом по глине и тихонько мурлыкал:

— Эх-да! Ух-да!

Прикрыл глину широкой ладонью, вместе со щитком перевернул в воздухе, снял щиток. На столе лежал кирпич с крепко вмятой в него бляшкой.

— Где же карасик мой? Вот он, карасик, за поясом. Плоской железной ложечкой, в самом деле похожей на рыбку карася, вырезал на ребре кирпича воронку, провел от нее бороздку до бляшки.

— Вот он и литник, металл в него заливать. Зальем серебро в литник — потечет ручейком по канавке, узор заполнит, бляшка отольется. — Он вынул бляшку из кирпича, узор отпечатался четко. — А теперь на бочок поставим у горна, пусть сохнет. От горна-то жаром пышет, на жару к вечеру высохнет.

Он бережно понес форму к печи, остановился около Милонега, посмотрел, как тот черпает щи из горшка деревянной ложкой, жалостно вздохнул:

— Ешь, ешь! Тощий-то какой, как обглоданный! Тут из горницы важной походкой вышла кошка-трехцветка и прыгнула на стол.

— Кошечка моя, красавица! — сказал Макасим. — Не простая кошурка — серебряная, серебро с чернью, с позолотою. — Нагнулся к ней и потерся лысым лбом о ее шерстку. — Мур, мур, мур!

Кошка потянулась передними лапами, задними и легла воротником на шею Макасиму. Милонег засмеялся.

— Куда же я проволоку положил? — забормотал Макасим. — Глаза мои, глаза… близко видят, а подальше нет. Проволока у меня была, целый свиток. Из нее хорошо делать заготовки для кольчужных колец — не ковать же каждый раз новую. Для того и держал. И потоньше проволока была, для заклепочек. Куда она подевалася? — И, задев рукой, рассыпал по полу целую связку медных перстней.

Кошка прыгнула за перстнем, а Милонег снял проволоку, висевшую на гвозде на видном месте. Макасим обрадовался.

— Вот, подожди, Милонегушка, отнесу работу — попрошу за то у госпожи Любаши целую трубку холста. А девка за запястья из того холста рубаху тебе сошьет и штаны. Ништо ей, запястья-то подороже будут ее шитья. А покамест дам я тебе свою одежду. — Он посмотрел на Милонега, как бы примеривая на нем свои штаны. — Широконько тебе будет. У меня-то брюхо как бочка, а у тебя как ладья. Ништо, денек-то походишь, а то в твоих русскому человеку ходить нехорошо. А не захочешь, так дома посидишь, мне поможешь.

— Я помогу, — сказал Милонег и снова сел.

— А вот сейчас и помоги. Разожги, милок, горн. Пока я проволоку порублю на куски, огонь, глядишь, разгорится. Холодную-то ее не согнешь кольцом, мы ее и нагреем. Вот спасибо тебе. Из каждого куска согнем мы с тобой по кольцу, а концы расплющим на бабке. Вот бабка… Чего ты смеешься? Наковаленка маленькая так зовется. А вот это пробойник. Мы им дырки пробьем на этих концах, чтобы было бы куда заклепочки вставить. А теперь, гляди, каждое кольцо сквозь четыре соседних проденем и заклепкой заклепаем. Теперь крепко будет. Не трудная работа, а кропотливая. Ведь в кольчуге колец тысяч десять, одно ослабеет — и пройдет смерть в узкое колечко, будто в широкие ворота. А мы ей путь закроем. Вот еще кольцо починки требует. Разогрей-ка, Милонегушка, еще проволоку. Щипцами держи, не обожгись…

Кто-то стукнул в окно. Макасим приподнял раму. За окном стояли двое парнишек.

— Дедушка, — заговорил один из них, — я его раньше прибежал домой, да он мне дружок, я с ним хочу поделиться. Давай стружку, дедушка, как обещал.

— Опоздал ты, голубчик мой, — вздыхая, ответил Макасим, — тут уже прибегал один. Я, говорит, раньше всех домой вернулся. Я с ним спорить не стал. Раз говорит — раньше всех, значит всех раньше. Я, как обещал, полны карманы стружки ему насыпал. И серебра обрезочек там был. Я уж не стал обратно брать. Мне для ребят ничего не жалко.

— Какой парнишка? Как его звать?

— Звать зовуткой, а кличут уткой. Не догадался я, красавец мой, спросить, как ему имечко. Говорит, раньше всех прибежал…

— Да какой он из себя?

— Обыкновенный, на тебя похож. И на дружка твоего тоже похож. Такой — рубаха холщовая, руки в цыпках…

— Руки у всех в цыпках, — хмуро заметил паренек. И оба дружка медленно пошли прочь. Макасим

опустил раму окна.

— Когда стружку давал? — спросил Милонег. — Я не видел.

— А я и не давал. Я стружку расплавлю, налью перстеньков. Я и не хотел давать, а обещал, чтобы нам с тобой без драки до дому дойти.