Водитель с неразъясненной фамилией открыл рот, а писатель в состоянии сильнейшего душевного волнения, даже в полнейшем смятении, сел на своего калеку и уехал. Некоторое время он все куда-то заворачивал, потом уж осмотрелся и, слегка остыв, тронул к дому, отставив для себя возможность сегодняшнего свидания с Фрунзой. Дома он нагрел себе супу, ловко управился с ветчинно-сырными бутербродами и, почувствовав зевающую слабость, прилег на левый, запретный бок. И лишь одно не давало ему покоя: он никак не мог забыть довольные глаза обоих сидящих в кабине грузовика медведей.