Им случайно достался этот офицер. Совершенно случайно. Рядом сидела чернокожая сотрудница, еще дальше мексиканец, затем какой-то седовласый с баками, и у всех были посетители, все улыбались, и только Мемзерам достался этот поляк. Он взял их бумаги, лениво полистал, зевнул, подвинул к себе свой кофе в большом картонном стакане с крышкой, и вдруг спросил, с ленцой растягивая слова:

– А вот скажите мне, чего вам, евреям, не сидится на одном месте? Чего вас гоняет по миру? Советский Союз, видать, тонет, если крысы бегут с корабля?

И мать Мемзера вначале опешила, а потом перед ней встала картина вот такой же очереди в Аушвице, и она, маленькая девочка в этой очереди. Одной рукой вцепилась в руку матери, другой в медвежонка, и вот они перед столом, за которым сидит похожий на этого поляка, только форма другая, и говорит: «Ребенка в седьмую зону, мать в пятый барак». А возле пятого барака труба и дым из трубы, и сажа густыми черными хлопьями. И вспомнив все это, мать зарыдала. Ничто не могло ее успокоить, с ней сделалась натуральная, очень сильная истерика. Поляк испугался, вышел из своей конторки, что-то залопотал, потом набежали еще люди, и тот самый седовласый, с баками, спросил Мемзера, в чем, собственно, дело, что у них случилось. Тот объяснил...

Неизвестно, что там стало с тем поляком. Может, с ним ничего и не стало, может, работает до сих пор, сидит в своей конторке, задает вопросы. Единственное, что становится понятным как-то сразу, так это то, что сам он похожим вопросом никогда не задавался. Не живется что-то полякам в их маленькой и крикливой, словно воробей, Польше, так и норовят разлететься кто куда.

А Мемзерам после того случая дали гражданство очень быстро. С собой они кое-что привезли, и привезли бы гораздо больше, если бы две трети не пришлось оставить на советской таможне, но да бог с ней, с таможней. Они поселились в Квинсе, а через полгода Георгий Мемзер записался в армию и добровольцем уехал во Вьетнам.

– Мам, так надо. Мы сюда насовсем, когда вернусь оттуда, легче будет пустить корни. Бывшим солдатам от государства идет сильная поддержка, – Жора обнял мать, оставил за старшую одну из сестер и ушел на войну.

Разговоры о прекращении американской армией боевых действий шли с шестьдесят восьмого года, но последний американский солдат, нагруженный своим мешком и винтовкой, покинул Вьетнам лишь в семьдесят третьем, а до этого времени добровольцы и резервисты исправно перебрасывались транспортной авиацией на американские базы в Сайгоне и Дананге, в Фубае и Кхесане. После обучения Мемзер попал в саперную часть и двести тридцать дней искал мины – нашел их, наверное, целый состав. У него хорошо получалось, его ставили в пример как образцового солдата. Никто никогда не смог бы предположить, что Мемзеру прекрасно известно месторасположение минных полей неприятеля, а в нагрудном кармане его солдатской куртки лежит нарисованный чужой рукой план минирования района, и на ломаном английском, с частым вкраплением чужих окончаний, с галочками и точками над буквами написаны к этому плану пояснения.

Саперы не только ищут мины, они их также и ставят. Мемзер обезвреживал те мины, что ставил против него и прочих американцев вьетнамец по имени Нам Кам, партизанская часть которого была расположена всего в двадцати шести километрах от американской базы в деревеньке Мхетнань. У американцев деревенька считалась мирной, они ездили туда утолять физиологические потребности и вмазываться наркотой. В деревеньке работало два сносных бара, набитых девками и выпивкой, героин можно было купить почти в открытую, а такая мелочь, как травка, курилась вместо табака повсюду, и считалось даже, что именно в прибрежном Дананге растет марихуана особенного, высшего сорта, какого не сыщешь во всем этом чертовом Вьетнаме, чтобы он провалился в преисподнюю, где черти с вертолетов лихо брызжутся напалмом.

Однажды случилось несчастье: нашли американского сержанта по фамилии Хикс, причем нашли его, злодейски кастрированного, без ушей и с бамбуковой палкой, вбитой в задницу. Хикс был найден возле деревни, ситуация была спорной, жители деревеньки собрали делегацию и прислали на базу парламентеров, утверждая, что нет среди них такого злодея, кто мог бы так поступить со злосчастным сержантом, но все было бесполезно, и взбешенные потерей боевого товарища американцы решили устроить форменную расправу. Той же ночью деревня была блокирована со всех сторон, кроме малярийного болота, в которое никто не хотел лезть, а отделение Мемзера поставило на пути к болоту такой минный частокол, что и по сей день оставшиеся в живых ветераны лишь качают головой, недоумевая, как за весьма короткий срок им удалось настолько плотно заминировать такую немаленькую территорию. После того как они поставили мины, отделение Мемзера присоединилось к остальным охотникам, многие из которых были как минимум накурены, и в деревеньке началась зачистка. Врывались в каждый дом, искали оружие, убивали, жгли, многие были под кайфом еще более сильным, кровь била в одуревшую голову, и берегов они не ведали. Мемзеру сделалось гнусно, а после того как рядовой Таккер вытащил из хижинки за волосы какую-то вопящую старуху и прикончил ее очередью в голову, Мемзера вырвало и он побежал куда-то, не разбирая дороги, лишь бы скрыться из этого ада. И нигде он не мог укрыться, везде происходило что-то подобное тому, что проделал на его глазах Таккер, и лишь на самом краю деревни он смог, наконец, перевести дух и осмотреться. Возле крохотной, похожей на все остальные, хижины с соломенной крышей оказался рядовой Мемзер, прислонился спиной к ее стене и так просидел, покуда не настало утро, погрузившее всю деревню в кровавый туман. Вместе с рассветом утихли и выстрелы, наступила тишина, а Мемзер все сидел, невидяще смотря перед собой и опирась на свою винтовку, и в голове его вертелась только одна мысль: «Вот как, оказывается, сходят с ума». А потом из хижины вышла женщина с ребенком, мальчиком лет восьми, мальчик заметил Мемзера и бросил в него чем-то, прежде зажатым в кулачке, и Мемзер увидел, что возле его ног лежит запал от динамитной шашки.

Дом этой женщины обыскали и нашли динамит, патроны и прочее. Тогда ее арестовали, отвезли на базу и посадили в тюрьму, а дом сожгли как дом пособницы вьетконговцев. Так уж получилось, что ночным часовым, охранявшим тюрьму, назначен был именно Джордж Мемзер. Он сидел в караулке и писал письмо матери, когда в дверь сперва постучались, а затем в караулку вошел вьетнамец примерно одних с Мемзером лет, невысокий и щупленький, как и все вьетнамцы, и молча положил на стол толстую пачку долларов. Вначале, увидев вьетнамца, Мемзер беспокойства не ощутил: этот доходяга был ему знаком и постоянно крутился возле базы, никто его не прогонял. Жора даже как-то подумал, что это, наверное, связной или разведчик, иначе что ему делать в таком месте. Лишь когда вьетнамец выложил свои доллары, Мемзер с недоумением на него уставился:

– Ты чего, приятель? Хочешь, чтобы я положил твои баксы в Бэнк оф Америка и высылал тебе проценты по голубиной почте? – доброжелательно спросил Мемзер и покосился на открытый ящик стола, где лежал пистолет.

– Отпусти. Мой жена. Возьми деньги. Отпусти... – залопотал вьетнамец, двигая пачку долларов поближе к Мемзеру.

– Хочешь сказать, что твоя жена из сожженного дома? – сразу догадался Мемзер и, выхватив пистолет из ящика, наставил его на вьетнамца. – А ты тогда кто?

– Мой зовут Нам Кам, – просто сказал вьетнамец, не обращая внимания на пистолет. – Я партизан.