– Что ты тут делаешь? – спросил он с трудом переводя дух. Его язык отказывался ему повиноваться.

– Почему ты на меня сердишься? Почему ты не с обществом? – Она капризно оттопырила нижнюю губу и луч света отразился на ее влажной губе. Она была соблазнительная, как кусочек свежей лососины.

– Послушай, у меня плохое настроение. Я не сержусь на тебя. Думаю, я напился. Я должен быть пьян. Я собираюсь напиться.

Казалось, она обдумывала его слова. В ее облике было что-то удивительно детское, в ее все еще оттопыренной губе, в ее широко открытых глазах, круглых, как иллюминаторы. Пришла мысль, внезапная, непрошенная, что ведь ей, наверное, не было и двадцати. Где-то в глубине души эта мысль неприятно задела что-то тяжелое, тошнотворное и непонятное.

Не меняя выражения лица, глядя на него огромными голубыми озерами, она запрокинула руки за спину. Он явственно услышал металлический звук расстегиваемой молнии.

– Нет, ради бога, – он замолчал на какое-то мгновение. Она расстегнула свой невероятно узкий лиф и неожиданно быстро сбросила с плеч одежду, так что ее огромные массивные груди явились в потрясающей наготе.

– О'кей? – спросила она, все еще округлив глаза и не улыбаясь. – Ты не сходить с ума от меня больше? Не сходить с ума? Разве кто-нибудь может сравниться со мной?

– Нет, девочка моя. – Он с трудом сдерживал смех. – Никто с тобой не сравнится. По сравнению с тобой Анита Экберг – старая клизма.

Она тихо вскрикнула и бросилась к нему в объятья. Совершенно неосознанно он произнес то, что было ей необходимей всего на свете. Счастливая, она бормотала ему на ухо, склонив голову в ее привычной манере:

– Я любить тебя сегодня ночь. Я любить тебя, как… как…

– Прекрасно, но позже. О'кей? – Он оттолкнул ее от себя, на что понадобились все его силы. – А теперь засунь эти штуки обратно, пока кто-нибудь не разбил об них нос.

– Мы едем в Акапулько на уикенд, та?

– Нет. Позже идем в постель. Теперь идем на вечеринку. Полезай назад, я застегну. – Пол грубо повернул ее и не смог удержаться от того, чтобы не шлепнуть ее по заднице. У него было ощущение, что он шлепает затянутого в материю кита.

– Ай, – вскрикнула она и улыбнулась. – Мне нрафится, когда ты бьешь меня. В Швеции мушчины всекта бьют меня. Стесь нет. Я тебе не там стачи.

– И на том спасибо, – пробормотал Пол, подталкивая ее в сторону веселящейся компании.

Вечеринка, впрочем, как и все вечеринки Консуэлы, была прекрасно продумана. Главная игровая площадка, Champs de Mars, [12] располагалась на центральной террасе, площадью в добрых пол-акра, выложенной плитами в форме туза бубен. На внешнем ее крае располагался ярко освещенный плавательный бассейн, одну стену которого образовывал пологий склон. Остальные же три стены были из стекла, так что будь вы рыбой и плавали в нем, то видели бы размытые краски и неясные очертания сельской местности днем и смутные огни ночью. Как заметил один из гостей, утопиться в таком бассейне – не самоубийство, а прекрасное путешествие.

В углу игровой площадки, между домом и плавательным бассейном, слаженно наигрывал небольшой мексиканский оркестр. Рядом с ним именно там, где надо, стоял бар, в котором предлагали только текилу [13] с лимоном и солью, а-ля Маргарита и попросту в стаканах, чьи влажные края обмакнули в соль. С нескончаемой брезгливостью бой-японец за стойкой извлекал огромных жирных гусениц, лежащих на дне каждой бутылки, и передавал их по одной толстяку флейтисту, который с мрачным видом поглощал их, а потом продолжал дудеть.

На противоположной стороне террасы обосновались испанские цыгане с серьезными лицами. Молоденькая девушка с напомаженными, прилепленными к щекам локонами и кустами растительности под мышками, лихо отбивала такт подкованными каблучками по гулкому настилу. Время от времени она вертелась юлой, выставляя напоказ пару крепких ляжек, облаченных в белье не первой свежести. Тотчас же к ней с возгласом «Оле!» присоединялся молодой человек с лицом мартышки и мрачный, как подмастерье гробовщика. Они обливались кока-колой, к которой привыкли в своей родной Малаге и которая (как они все считали) была много хуже того пойла, что они потребляли дома.

Цыгане и их повадки приводили в ярость тореадоров Консуэлы – ведь они были мексиканцами, а посему всякие там испанцы им и в подметки не годились. И они гордо отвернулись от исполнителей фламенко и присоединились к танцующему трио из молодых блондинов, которые прибыли из Сан-Франциско этим утром на самолете Консуэлы. Так как гости из Сан-Франциско благоговели перед тореадорами и наивно полагали, что фламенко и искусство боя быков каким-то образом дополняют друг друга, то для них было полной неожиданностью узнать, что цыгане считали мексиканцев дикарями, а те, в свою очередь, смотрели на цыган, как на испанских грязных дегенератов и поголовных гомосексуалистов. Их женщин они величали шлюхами, от одного взгляда на которых можно заболеть гонореей.