— А это что? — один из орков указал на противоположную стену, густо испещрённую непонятными знаками, так не похожими на обычное рисуночное письмо.

— А это язык, который почти никто уже не знает среди народа орков. — Старик закашлялся от дыма. — Здесь записана мудрость, которую успел передать нам Великий Гы-Хырр. И ещё кое-что…

Шаман прошёлся вдоль стены, исчерканной письменами, вглядываясь. Остановился.

— Ты спрашивал, есть ли у нас надежда, Га-Ку. Слушай же, что говорят древние знаки.

Старый орк сделал паузу.

— Напрасно узконосые надеялись, что, убив нашего бога, они станут любимцами демонов, и демоны заменят им бога, которого у них нет и быть не может. Что демоны станут учить их, как жить дальше, оберегать от напастей. Демоны бросили их, потеряв к узконосым всякий интерес — дело сделано, зачем они нужны? Да, узконосые загнали нас в голодные места, дикие горы, но и меж собой грызутся за место под солнцем. Они уже сейчас убивают друг друга, как сбесившиеся гиены. И настанет день, о котором говорится так:

«Настанет день, когда кончится время проклятого города, и отражения его. Гнев богов сокрушит смертельных врагов, и погибнут они вместе, не увидев лица друг друга, не оставив ни потомства, ни праха, ни имени. Только память пройдёт через бездну времён, пугая народы, покуда не рождённые, ужасной судьбою падших…»

Шаман обвёл своих слушателей глазами, почти спрятавшимися под могучими надбровными дугами и кустистыми седыми бровями.

— Я не буду читать вам всего, вам это пока не нужно. Скажу лишь одно: этот день близок. Скоро, совсем скоро исполнится это пророчество, и может быть, я ещё увижу, как ваши руки вырывают печень из распоротых животов узконосых, и как вы едите их мозг…

Старый орк снова закашлялся, не вдруг восстановив дыхание.

— И вся эта земля, некогда отнятая у нас проклятыми узконосыми, вновь станет нашей. И тогда наш бог Гы-Хырр сойдёт с небес и вновь обретёт плоть, и настанет светлое время для всех орков. Никто больше не умрёт от голода, и не погибнет от когтей горного льва, и забудут орки, каковы они, мерзкие лица узконосых…

— Скажи, Мудрейший, а отчего ты сказал «боги»? — вновь встрял неугомонный маленький заморыш. — Ведь бог наш един — Гы-Хырр.

— Так говорят эти знаки, малыш, и я прочёл именно так. — Старый орк пошевелил ноздрями, густо заросшими седым жёстким волосом. — Я не знаю, в чём тут дело — возможно, тот, кто писал, не так уж твёрдо знал язык тайных знаков, или просто устал, и оттого ошибся. Потому что бог наш един, ты прав. Он смотрит на нас с небес. И ждёт дня, когда можно будет обрушить кару на узконосых. И мы должны ждать. Ждать и готовиться.

Крылатые львы скалили свои пасти, злобно мерцая рубинами, искусно вставленными мастером-камнерезом вместо глаз. Интересно, подумал Валхал, отчего это все Повелители так любят изображения свирепых и кровожадных тварей?

— Верховный Жрец Валхал к Повелителю Гиамуры Хамхеру Бесподобному и Могущественнейшему!

Слова церемониймейстера гулко отдавались в высоких сводах, тяжёлые створки внутренних врат — дверями назвать эти окованные золочёной бронзой створки в три человеческих роста язык не поворачивался — распахивались настежь, и Валхал шествовал по мозаичным полам, приняв приличествующую столь ответственной церемонии осанку. Кто бы знал, как он устал от всего этого — бесчисленных церемоний, выдуманных глупыми дармоедами, ошивающимися вокруг Повелителя, как мухи вокруг свежей коровьей лепёшки… Да, по части церемоний Хамхер переплюнул своего папашу. Отчего-то принято считать, что без воя труб, толп лизоблюдов и пышных словес величие Повелителя пострадает. Как будто величие и мощь держатся на шутах и церемониймейстерах…

— Верховный жрец Валхал к Повелителю Гиамуры Хамхеру Бесподобному и Могущественнейшему!

Стражники у последних ворот чётко, по-уставному отступили в стороны, створки распахнулись, и жрец вступил в Малую Залу Утренних Аудиенций — так называл это помещение церемониймейстер, сообщивший жрецу место и время приёма.

— А, Валхал! Давно тебя жду, понимаешь…

Толстый, обрюзгший мужчина, заросший курчавой тёмной бородой, восседал на роскошном мягком кресле с высокой спинкой, обшитом цветастой махровой тканью. Повелитель сидел, задрав полу утреннего одеяния, широко раздвинув жирные волосатые ляжки. Перед ним на коленях стояла обнажённая девочка лет пяти, кудрявая и прелестная словно кукла. Малышка гладила нежными детскими пальчиками восставший член хозяина, толщиной и протяжённостью сделавший бы честь любому быку, припав губками к здоровенной багровой головке. Правая и левая руки Хамхера Бесподобного и Могущественнейшего покоились на пышных бюстах двух взрослых девиц, возлежавших в чём мать родила на специальных столиках по обе стороны от Малого трона Залы Утренних Аудиенций, изображая собою живые подлокотники. Да, подумал жрец, по этой части нынешнему церемониймейстеру нет равных…

— Повелителю здравствовать и радоваться во веки веков! — церемонно поклонился Валхал. Когда-то, в юности, его мутило от подобных сцен, но с тех пор он привык. В конце концов, уважаемый господин церемониймейстер ничего не выдумал сам. Подобные сценки можно увидеть во всех Домах Радости славного города Гиамуры, он лишь довёл процедуры до необходимого совершенства, как то и приличествует Великому Дому.

Бесподобный и Могущественнейший в ответ только хрюкнул — утренняя церемония приближалась к кульминации. Ещё миг, и всё было закончено… Жрец отвёл глаза. Возможно, Киллиан прав, подумал он. Есть предел скотства, который Гиамура перешла, уже давно перешла, и оттого древнее пророчество просто обязано сбыться. Вот уже придворные лизоблюды взяли за правило восхищаться мощью чресел Повелителя при виде подобных сцен… Ещё чуть, и это дело возведут в ранг обязательной церемонии.