Но кони в «казачьем обществе станицы Голубинской» стали дохнуть и вовсе куда-то пропадать. Кормов и ухода не оказалось. Пришлось эту затею оставить. «Не к рукам цимбалы» – тоже старая казачья пословица. Очень верная.

Это, считаю я, показатель того, что настоящий хозяин в задонских казачьих хуторах уничтожен революцией, Гражданской войной, коллективизацией, «тридцать седьмым годом». Расстреливали, губили в тюрьмах, высылали на Север. И снова расстреливали, «кратировали», лишали права жить и трудиться на этой земле. Сиротили и вдовили донскую землю, забирая и забирая лучших работников, пахарей, казаков, просто мужчин.

Какое-то спасенье, новую мужскую (конечно же, не казачью!) кровь принесли в наши края заключенные, которые строили после войны Волго-Донской канал. Здесь было около десятка лагерей, двести тысяч заключенных, которых порой освобождали, «условно» или напрочь. Многие оседали в наших краях. Только у меня в ближних соседях помню Петра Семеновича Веденеева, Сергея Михайловича Тимоничева, Абрама Астафьева, Кузьмича, тети Мотиного Андрея. Они отбыли срок, присватались к вдовам, стали своими. Но это было уже потом, в годах пятидесятых.

А сначала – всеобщий голод, и не один, Великая Отечественная война, послевоенная разруха, снова – голод и голод. Повторю: донские казаки – это станичники, хуторяне, крестьяне, потом колхозники с пустыми «палочками»-трудоднями, с судьбой «крепостного», не имеющего права уйти из колхоза, ведь им даже паспорта не полагалось.

От такой жизни бежали из хуторов и станиц при первой возможности. А уж детей тем более старались вытолкать в город, в город, в город. К лучшей жизни, к лучшей судьбе.

Донские хутора пустели. Не помогли даже новые времена: «оттепель» пятидесятых годов, когда селяне наконец-то наелись чистого хлебушка, без лебеды, желудей и прочих добавок; и когда им наконец стали выдавать паспорта. Тут и вовсе, уже по закону, стали уходить в города, в поселки, на заводы, на стройки.

И тогда, волна за волной, покатили в наши края переселенцы: подмосковные шахтеры, после закрытия тамошних шахт; селяне из Белоруссии, Чувашии, Мордовии, северных да центральных областей России, которым жилось вовсе несладко; потом объявились «целинники» и прочий народ, охочий до «единовременных безвозвратных денежных выплат на переезд, обустройство» и бесплатное жилье, которое начали строить для переселенцев. Но в то же время власти высокие, по соображениям тоже «высоким», идейным урез'aли приусадебные участки, ограничивали количество скота на подворье, объявляли хутора «неперспективными», закрывая там школы, фельдшерские пункты, отключая электричество. Потом началась «перестройка», «приватизация», «сельский капитализм». Сельский, а значит, казачий исход продолжался.

Осенью 1994 года в очерке «Последний рубеж» писал я: «Не провели семь километров дороги. Закрыли магазин. Не возят детей в школу. Пожалели копейку на фельдшера. Обидели невниманием старых, и вот уже разошелся хутор. Уходим. Бросаем за хутором хутор, оставляя на поруганье могилы отцов и дедов. Похоронным звоном звучат имена ушедших. Зоричев, Тепленький, Соловьи. Уже вслух говорят и кричат, что не мы, а иные народы – хозяева донской степи».

Теперь, спустя пятнадцать лет, можно твердо сказать: «Ушли». На Большой Голубой, в Осиновском, Ложках, Большом да Малом Набатове, на Козловской, на Осипове, на Фоминколодском, на Гремячем ключе, на Венцах – везде и везде на месте былых хуторов селенья иные: один ли, два дома, гурт крупного рогатого скота, овцы, козы. Хозяева – чеченцы, азербайджанцы, дагестанцы. Многие живут здесь подолгу. Появились они еще при колхозах и пережили их, приспособились к временам новым. Теперь на райцентровском базаре они торгуют не только мясом, но молоком, творогом, сметаной, чего еще десять лет назад не было. Нужда заставила. Научились. Думаю, ко всеобщей пользе.

«Всеобщая польза» – не красное словцо. На этих задонских землях, не больно богатых, четыре ли, пять веков жили донские казаки, которые не только воевали, охраняя эти края, но, главным образом, работали на земле, занимаясь, в основном, мясным скотоводством, коневодством, овцеводством.

Просторные степные попасы, довольно теплые зимы, позволяющие содержать скот на подножном корму круглый год. Так было всегда.

Теперь, когда колхозное производство, а с ним – невыгодное зерноводство на тощих землях ушло и уходят в прошлое, на месте старых хуторов, в новых селеньях-аулах чеченцы, даргинцы, азербайджанцы занимаются все тем же мясным скотоводством, традиционным для этих народов ремеслом.

Поселенцы из краев кавказских начали приходить сюда лет тридцать назад. Конечно, не от хорошей жизни: спасаясь от малоземелья, безработицы, потом от неспокойного времени и войны. Чеченцев, ингушей, даргинцев порою зазывали, привозили, особенно в края глухие: калачевское Задонье, Суровикинский район, Клетский, Чернышковский, потому что с чабанских «точек» уходили местные люди и некому было заниматься овцеводством.

По переписи 2002 года чеченцев в нашем районе было уже около тысячи; примерно столько же других кавказцев: азербайджанцев, грузин, ингушей, лезгин. Причем живут они не в райцентре, не в крупных поселках, а на бывших хуторах, оставленных местными жителями, на просторной земле.

И коли речь зашла о переписи 2002 года, добавлю факты любопытные: в переписных листах один человек в районе заявил себя ассирийцем, один – горским евреем, один – караимом, двое – лугово-восточными марийцами (просто «марийцев» – 253), один – ненец, один – якут, и восемьсот восемьдесят восемь казаков. Это – национальное самосознание, позволенное нынешним временем. Всего населения в районе, по той же переписи, 62 228 человек.

Хоть и говорят, что цифра ли, статистика вещи «упрямые», доказательные, но для нас – людей обычных – они достаточно эфемерны. «Мало ли чего нарисуют». Более доказательна – жизнь.