– Посадите меня на бомбардировщик.

– Зачем?

– Хочу написать очерк для "Красной звезды".

– Они летают ночью. Что вы там увидите?

– Ничего не увижу, но почувствую.

– Вам там нечего делать.
– И, рассчитывая, вероятно, на авиационное невежество корреспондента, комкор объяснил: - Самолет не может брать лишних пассажиров...
– Затем, подумав немного, добавил: - Могу предложить место стрелка-радиста, но для этого надо подучиться. Если согласны пойти на курсы, это - в моих возможностях...

Но Симонов знал, что полковник располагает и другой возможностью: с его разрешения экипаж бомбардировщика найдет, где пристроить корреспондента. Попробовал сломить упрямство Судеца авторитетом ГлавПУРа извлек из кармана гимнастерки свое командировочное предписание. Однако это возымело обратное действие. Судец посмотрел на подпись заместителя наркома обороны и прямо-таки взъярился:

– Вы меня не пугайте!.. Я не из пугливых...

Словом, полет Симонова сорвался. А тут как раз подоспело редакционное задание - написать о боевом походе подводной лодки. Симонов решил сам участвовать в таком походе.

Уговорить командующего флотом вице-адмирала Октябрьского оказалось легче, чем Судеца. О полученном от него разрешении Симонов нам не сообщил с него взяли слово, что он об этом никому не скажет. К тому же Константин Михайлович сомневался, получит ли он мое согласие.

Нелегко пришлось Симонову в этом походе. Вскоре после погружения он почувствовал, что трудно дышать - не хватало воздуха. Стало очень жарко. Корреспондент наш скинул с себя все, остался в одних трусах. Моряки шутили: теперь, мол, остается новоявленному подводнику только нацепить знаки различия...

Не без юмора Симонов рассказывал потом, как он осваивал "материальную часть" лодки:

– Когда я ударялся о что-нибудь головой, плечом или носом или какой-то другой частью тела, ближайший подводник с невозмутимым лицом говорил: "А это, товарищ Симонов, привод вертикального руля глубины..." "А это клапан вентиляции..." Не заметив, что люк открыт, я шагнул и провалился до пояса в аккумуляторное отделение. Старший помощник Стршельницкий сказал: "А это аккумуляторное отделение", - и только после того протянул мне руку, чтобы я мог вылезть из этого отныне знакомого мне отделения.

Конечно, об этом Симонов не писал в очерке. Там было о другом: "Стрелка на часах подходит к четырем, я вижу в перископ румынский берег. Теперь он кажется совсем рядом - оборванные склоны гор, осыпи камней, прилипшие к скалам домики..."

Лодка занималась минированием выходов из порта. Но это являлось военной тайной: нельзя подсказывать противнику, что выходы из порта заминированы. Пришлось и в данном случае прибегнуть к эластичным фразам: "Наступила новая ночь. Мы обшариваем гавань..." "Все что нужно обшарили, возвращаемся..."

На обратном пути в открытом море встретили вражеский военный корабль и потопили его. С корабля, вероятно, успели в последний момент передать по радио координаты подводной лодки. Вскоре появились фашистские самолеты, сбросили на нее глубинные бомбы. К счастью, все обошлось благополучно.

Когда лодка вернулась на свою базу и подводники вышли на пирс, их встретила группа корреспондентов из разных газет, в том числе - флотских. Набросились на командира лодки с расспросами о походе. Он помедлил, развел руками и невозмутимо произнес:

– Что я буду вам говорить? Обо всем этом вам лучше меня расскажет ваш товарищ из "Красной звезды" - Симонов. Вон он, спрашивайте его...

Не могу и сейчас сдержать улыбку, представляя себе немую сцену на пирсе, когда журналисты узнали в худощавом парне, облаченном в морскую форму, своего коллегу - Константина Симонова!

На узле связи ему вручили разом все мои "свирепые", как он считал, депеши. Симонов решил не отвечать на них до того, как напишет о походе. Написал, передал написанное и лишь после того доложил о своем возвращении из плавания. Позже Константин Михайлович рассказывал, смеясь:

– Так я пытался самортизировать предстоящий удар. Хотя он все же последовал: за очерк получил благодарность, а за "самоволку" нагоняй - все сразу, в одной и той же телеграмме.

Очерк Симонова "К берегам Румынии" ушел в набор немедленно. Он и впрямь сыграл роль амортизатора. Когда все наши волнения и тревоги остались позади, у меня, признаться, не хватило пороха для настоящего "нагоняя". В душе гордился храбростью Симонова, радовался, что и в эту войну, так же как на Халхин-Голе, он оставался верен неизменному нашему правилу - видеть своими глазами все, о чем намереваешься писать!