— Спасибо, — поблагодарила я Руби. — Спасибо, что рассказали.

Я сидела на ее кровати, рядом с креслом. Правой рукой Руби сжимала подлокотник кресла, левой — мою руку. Я тоже сжимала ее руку как можно крепче, надеясь, что это поможет унять ее дрожь.

— Мне показалось, что я сгорю, — призналась Руби. — Огонь был повсюду. Все кричали, куда-то бежали. Никто не остановился, чтобы помочь. Я билась в агонии, но мне пришлось выползать самой.

— Должно быть, вы были не в себе от страха, — машинально сказала я.

Мысли разбегались. Итак, той ночью Альфред не утонул, его убили — с молчаливого согласия половины поселка. Это было последнее несчастье в череде трагических событий.

В поселке появился харизматичный, но с больной психикой человек — и взбудоражил тихую, размеренную жизнь английской глубинки своей устрашающей, маниакальной манерой читать проповеди. Паства — в большинстве своем нормальные, добропорядочные люди — увидела в этом избавление от своего монотонного существования и ухватилась за эту возможность. Она последовала за своим поводырем, и вначале дорога казалась безобидной: службы были немного волнующими, обряды — может, и необычными, но уж точно безобидными. Но постепенно путь становился все мрачнее и повернул, куда никто из них не ожидал.

В ту последнюю ночь вынужденный пост и, готова спорить на что угодно, наркотические вещества, галлюциногены, выявили самые темные утолки сущности этих людей. Я была рада узнать, что даже в этой ситуации большинство проявили человечность. Некоторые прихожане в ту ночь попытались спасти Альфреда. Другие, среди них и Руби, не решились вмешиваться, но пришли в ужас, осознав, что происходит.

Я больше не удивлялась тому, что свидетели событий, случившихся 15 июня 1958 года, не хотят о них говорить. Если бы я была тогда в церкви, я бы попыталась стереть из памяти такое воспоминание. Я понимала, почему Уолтер солгал мне. Прекрасно зная, что его братья и жена сделали с самым беззащитным членом семьи, он решил, что лучше представить все так, будто Альфреда отправили в больницу.

Рука Руби продолжала дрожать, в комнату через открытое окно стал врываться прохладный вечерний ветерок.

— Принести вам кофту? — предложила я.

Она взглянула на меня, выражение ее глаз изменилось.

— Что это было? — спросила она. — Зм…

Она запнулась. Я не сразу поняла, что она имеет в виду.

— Нет, — ответила я. — Меня не кусала змея.

Руби протянула руку и коснулась моей левой щеки. Я даже не попыталась ее остановить.

— Я так и не вышла замуж, — сказала она. — По поселку поползли слухи о моем уродстве. О ноге с отметиной. Никому не было до меня дела. После войны женихов на всех не хватало. Повезло только красавицам, таким как Виолетта и Эделина, они вышли замуж.

Руби отняла руку от моей щеки и накрыла ею мою кисть.

— Моя мама пила, — призналась я. — Она была женой архидьякона, но несмотря на это — а может быть, именно поэтому — безбожно пила. Забеременев, она на время бросила пить, но потом не смогла смириться с тем, что сидит в четырех стенах с двумя маленькими детьми. Однажды вечером она, моя сестра и я сидели в гостиной. Я была совсем крошкой, даже года не исполнилось. Она посадила меня на ковер перед камином. Она пила с самого утра, а потом… уснула.

Руби впилась в меня взглядом. Она, похоже, успокоилась, но руки дрожать не перестали.

— Думаю, Ванесса поиграла, поиграла со мной, и ей стало скучно. Она ушла в другую комнату.

За окном небо, такое голубое еще час назад, приобрело странный желтоватый оттенок — быть буре.

— А потом из кухни выскочили два маминых терьера — вероятно, сестра забыла закрыть дверь, не знаю. Собак целый день не кормили. И утром не выгуливали. Они были голодными и беспокойными. Вбежали в гостиную, услышали, какя попискиваю на ковре, и пришли в возбуждение. Понимаете, они привыкли забавляться с игрушками-пищалками. Они решили, что я игрушка. Стали катать меня по комнате… думаю, что чем громче я кричала, тем больше они распалялись.

— Собаки могли вас загрызть, — прошептала Руби.

— Сестра услышала мои крики и прибежала в гостиную. Она, конечно, и сама закричала, а на ее крик прибежал отец.

Это длилось всего несколько минут, но, когда отец поднял меня с пола, собаки уже изгрызли…

Я замолчала. Мне потребовалось меньше двух минут, чтобы наконец хоть кому-то рассказать, каким образом перевернулась моя жизнь. Двадцать девять лет — и всего две минуты.

— Самое ужасное — я все помню. Я понимаю, что это может показаться ложным воспоминанием, — мне ведь было всего девять месяцев от роду. Что я могла запомнить? В детстве меня мучили кошмары, вероятно, с этого все и началось. Но воспоминания такие яркие! Я помню горячее дыхание собак на своем лице, даже ощущение, как бежит по моему подбородку их слюна. И звуки, которые они издавали, — лай и визг, ведь они все больше увлекались игрой. Я помню мать, лежащую в полубессознательном состоянии на диване. Она разговаривала с собаками, думая, что они просто играют, даже подбадривала их. Не имея ни малейшего понятия, что их игрушка — это я…

Теперь руки дрожали у меня.

— Мою сестру тоже мучили кошмары, — сказала я. — Еще долго я слышала, как она кричит по ночам. Даже сейчас она не может выносить вида крови. В тот день в гостиной все было в крови.

Я знала, что тогда и у меня, и у Ванессы остались рубцы. Но внимание семьи было всецело приковано к ребенку, пострадавшему физически. А четырехлетняя Ванесса осталась один на один со своими страхами.

— Вот она боится собак, — продолжила я, наконец осознав, куда уходит корнями этот необъяснимый, истерический страх. — А я — нет. Я собак люблю, а Ванесса даже близко к ним не подойдет. Бедняжка.