Восемь тридцать четыре. В Сан-Тинторетто нужно быть в одиннадцать, а это значит…

Мне не пришлось будить Лючию — она проснулась сама, почувствовав возникшее во мне беспокойство.

— Не бойся, — сказала она, не открывая глаз, — мы не опоздаем. Я быстро. Ты лучше придумай что-нибудь на завтрак.

— Не знал, что ты любишь завтракать в постели, — сказал я.

— Я…

— Не говори, — сказал я. — Хочу сам. Ты предпочитаешь по утрам хорошо прожаренные тосты, намазанные густым вареньем — лучше малиновым.

— Да.

— И кофе, но не очень крепкий. Половину ложечки. И три ложечки сахара.

— Да.

— И лимон.

— Конечно. Кофе без лимона — это…

— Слышал бы тебя какой-нибудь англиканец…

Она, наконец, открыла глаза и оглядела меня, будто увидела впервые. Я тоже увидел Лючию впервые — во всяком случае, впервые при ярком солнечном освещении, — несколько минут мы разглядывали друг друга, и каждый из нас… нет, не думал, это не мысль была, а ощущение… каждый пытался ощутить: а не сделать ли нам…

— Так что англиканец? — спросила Лючия, приняв решение, и мне не оставалось ничего другого, как последовать ее выбору, хотя я мог бы…

— Англиканцы, — объяснил я, — пьют кофе без сахара и с молоком. Или со сливками.

— Ужас, — констатировала Лючия.

Я встал и принялся собирать с пола одежду, натягивая на себя свою и бросая на кровать то, что, скорее всего, принадлежало Лючии. По-моему, там было что-то лишнее, но я мог и ошибиться.

В коридоре никого не было, я прошел в свою квартиру и переоделся. У меня возникло странное впечатление, будто здесь никто никогда не жил, просто собрали какие-то вещи, поставили какую-то мебель, но здесь не было… чего же? Я понимал, конечно, что произошло — я ушел отсюда прошлым вечером. Не просто вышел и перешел с Лючией в ее квартиру, я отсюда ушел, и вряд ли смогу объяснить это словами, которых в итальянском не существует.

Когда я вернулся, Лючия уже была одета — строгая блузка, прямая юбка чуть ниже колен, она и волосы успела уложить, хотя, как мне казалось, для этого у нее совсем не было времени. Запах кофе показывал, что дожидаться меня Лючия не стала.

Я занялся тостами, пока Лючия разливала кофе по чашкам, не спросив меня, пью ли я с сахаром, а может, как англиканцы, предпочитаю с молоком. Зачем спрашивать? Она всегда знала, что мой утренний кофе — это три ложечки и без сахара.

— Интересно, — сказал я, когда мы сидели друг против друга — мне в глаза светило из окна яркое солнце, а лицо Лючии было в тени, я не видел ее глаз, но это нисколько мне не мешало, — интересно, видела ли сегодня синьорина Чокки, как Балцано выходил из лифта.

— Спроси у нее, когда будем выходить, — улыбнулась Лючия.

Я промолчал. Когда мы выходили, в закутке под лестницей сидел не знакомый мне парень и читал "Реппублику".

Внутри моего «Фиата» уже с утра было жарко, я открыл все окна, Лючия села рядом со мной, и, пока машина пересекала город, а потом мчалась по шоссе мимо Монтевеккио и Сардони, мы слушали друг друга и вспоминали, нам было что вспомнить, и я боялся, что опять все забуду, хотя, конечно, понимал, как это глупо. Мне казалось, что дорога нарисована на холсте масляными красками, а небо небрежно натянуто сверху, чтобы отгородить нас с Лючией от космического холода…

Мы остановились у отделения полиции, и я попросил Лючию подождать в машине.

— Хорошо, — сказала она. — Ты ведь недолго?

Процедура получения ключа действительно заняла всего три минуты — сержант Андреотти не сделал попытки пойти со мной, у него были дела важнее, чем посещение квартиры исчезнувшего инвалида. Он повертел в руке мое удостоверение и небрежно сунул мне в ладонь большой ключ, которым, по-моему, можно было открыть все что угодно, включая сейф в государственном банке. Он даже не спросил, знаю ли я адрес, не сказал, что мне делать с печатями, и кому отдать ключ после осмотра. Его не интересовало ничего, кроме какого-то числа на экране, которое он изучал так внимательно, будто это была дата Конца света. Впрочем, может, так и было — у каждого свой Финал, который может случиться в любое, самое неожиданное для окружающих, время.

— Синьор, — обратился я к карабинеру, дежурившему у входа, — не скажете ли, как проехать на улицу Вольтерьянцев, нам нужен дом четырнадцать.

— Это где инвалид жил? — оживился скучавший карабинер.

— Вы его знали?

— Нет, — с сожалением сказал карабинер. — Он почти не выходил из дома, да это и понятно, в коляске по нашим улицам ездить небольшое удовольствие, правда сейчас стали, наконец, делать пандусы, нашли время, власти всегда дожидаются, пока что-то случится, вон на перекрестке, видите, там ступеньки были…

— Так как нам проехать…

— По Мелитоне прямо, за светофором направо.

Дом номер четырнадцать оказался обычным четырехэтажным строением, Гатти жил на втором этаже, и мы с Лючией поднялись по довольно крутой лестнице (как он только тут перемещался вверх и вниз в своей коляске?), нас никто не остановил, в небольшой прихожей даже и закутка не было для привратника. На двери квартиры Гатти была приклеена полоска бумаги с парой блеклых печатей, и у меня сложилось впечатление, что бумагу эту уже несколько раз срывали и приклеивали обратно. Соседи? Скорее всего, кому еще нужно было…