Конечно. Чтобы увидеть связь, нужно выслушать, а чтобы выслушать, нужно иметь желание, а чтобы иметь такое желание, нужно понимать, что существует связь…

Замкнутый круг.

Где же этот швед?

Почему мне не позволяют поговорить с Томой? Сколько сейчас времени?

— Мне нужно в туалет.

— Не могу отказать, — вежливо сказал Стадлер. — Это было бы нарушением прав человека.

Он кивнул стоявшему у двери сержанту, мне позволено было подняться со стула, я сделал несколько шагов, голова кружилась, но не сильно, не так, как утром… или это было вчера? Хорошо бы поесть. И кофе.

Дверь в туалетную комнату, разумеется, осталась открытой, сержант стоял и смотрел, ну и ладно, если это доставляло ему удовольствие… Неужели Стадлер боялся, что я суну голову в унитаз и предприму, как писали в российских протоколах, попытку самоутопления?

Вернувшись, я не увидел Стадлера за столом. В комнате вообще никого не было, и я остановился в дверях.

— Ну, — нетерпеливо подтолкнул меня сержант, — садитесь.

— Куда? — глупо спросил я. Я мог бы сесть за стол, например…

— Не валяйте дурака, — раздраженно сказал сержант. — На прежнее место.

За спиной я услышал голоса, но сержант толкал меня в спину, и вошедших я увидел только тогда, когда опустился на стул и почувствовал его знакомую гладкую поверхность.

Господи, наконец! Швед что-то говорил Стадлеру. Его-то старший инспектор вынужден был слушать, ему-то он не мог, как мне, приказать замолчать. Как ни прислушивался, я не мог расслышать того, что шептал Фридхолм… я только сейчас вспомнил эту фамилию, почему-то она никак мне не давалась. Бывает, что слово вылетает из памяти, будто его там никогда не было, и вдруг возвращается на место, будто никуда не вылетало. Фридхолм.

— Все это глупости, — сказал Стадлер. — Только время зря терять.

— А если? — сказал швед.

По лицу Стадлера было видно, как он ответил бы кому-то другому на этот вопрос. Но пресловутая политкорректность не позволяла грубить коллеге, пусть даже коллега неправильно понимал ситуацию и не разбирался в американских реалиях. Это тоже можно было прочитать на лице Стадлера, когда он поднял на Фридхолма взгляд и сказал:

— Никогда не любил фантастику. «А если?» — вопрос, который обожают задавать литераторы. А я…

— А если? — повторил Фридхолм, и я подумал, что он тоже, как Стадлер, обладает изрядным терпением и готов повторять сто и тысячу раз, пока коллега не скажет: «Черт с вами, попробуйте».

— Черт с вами, — буркнул Стадлер. — Извините, вырвалось… Попробуйте. Я могу послушать?

Вопрос был задан с издевкой, но Фридхолм и ухом не повел, на его лице не отразилось никаких эмоций. Он достал из бокового кармана куртки пакет с диском (это был тот самый или другой?), положил на стол, отодвинув в сторону бумаги, и лампу тоже отодвинул к краю стола, ну и хорошо, значит, будет сейчас разговор, а не попытка вынуть из моей головы информацию с помощью мощного светового облучения.

Стадлер сел так, чтобы видеть нас обоих.

— Действуйте, коллега, — сказал он. — Для включения видеозаписи нажмите кнопку слева. Зеленую. Красная рядом — выключение. Очень просто.

— А если я не нажму кнопку, — безо всякого выражения проговорил Фридхолм, — то допрос не будет записан?

Подкалывает. Какие-то между ними уже сложились не очень простые отношения, но мне-то что за дело?

— Будет, конечно, — хмыкнул Стадлер, — только файлы разные. Потом объясню, коллега.

— Господин Бочкарев, — нараспев произнес Фридхолм, молодец, совершенно правильно озвучил мою фамилию, Стадлеру никогда так не удастся, — скажите мне, пожалуйста, связаны ли друг с другом причинно-следственными связями два преступления, совершенные в Бостоне и Стокгольме?

Молодец. Повторяет вопрос так, чтобы не возникло разночтений, и ответ мог быть только один: да или нет.

— Нет, — сказал я.

На бесстрастном лице шведа впервые появилось отражение хоть какой-то эмоции, и этой эмоцией стало, конечно, удивление.

— Нет? — переспросил он.

— Нет, — подтвердил я.

— Позвольте вам напомнить, господин Бочкарев, — продолжал Фридхолм, — что недавно вы утверждали, что оба преступления связаны друг с другом.

— Совершенно верно, — кивнул я. — Но в мире существует огромное число связей, не обязательно имеющих причинно-следственную природу.

Я тоже старался говорить так, чтобы и мои слова по возможности не допускали разночтений.

— Вот как, — сказал Фридхолм. Поскольку это был не вопрос, а скорее утверждение, я промолчал. Я мог бы и продолжить, но зачем лишний раз выслушивать напоминание: «Вопросы здесь задаю я»? Пусть задает.

— На этом диске, — Фридхолм постучал пальцем по пакету, — много информации о первом представлении оперы Верди «Бал-маскарад», состоявшемся в римском театре «Аполло» 17 февраля 1859 года. Полагаете ли вы, что эти сведения могут помочь в установлении личностей преступников, совершивших убийства 17 февраля 2009 года?