Шрифт:
— Я провел там последние десять лет, просто невероятно, что мы никогда не встречались.
— Значит, вы решили перенести свои дела сюда.
— Правильно.
— Как только я приехал, мне сказали, что каждый прибывающий в Венецию — либо торговец, либо беженец. А зачастую и то и другое вместе.
Микеш подмигивает, двое других выглядят немного растерянно.
— Ну и к какой же разновидности вы принадлежите?
Кажется, ничто не может вывести его из равновесия, как кота, греющегося на солнце на подоконнике.
— К богатым беженцам… Но не столь богатым, как вы, разумеется.
Он смеется от удовольствия:
— Мне хотелось бы предложить тост, синьоры. — Он поднимает бокал. — За удачное бегство.
— За новые земли.
Последние посетители с трудом вписываются в дверь, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, как лодки на ветру. Я присоединяюсь к Перне, присаживаясь за стол, на который он улегся.
— Куда подевались твои слушатели?
Громадным усилием он поднимает голову — глаза затуманены — и нечленораздельно ревет по-ослиному:
— Все они оказались говнюками… Потащились за девками…
— Но, какими девками… Кстати, тебе тоже просто необходимо отправиться в постель. И даже не тосканский нектар, а простое венецианское вино позволило тебе накачаться до такой степени.
Я помогаю ему подняться и волочу его к лестнице.
Донна Деметра подходит к нам:
— Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить нашего галантного книготорговца, так любезно развлекавшего посетителей?
Перна визжит, извиваясь с вытаращенными глазами:
— Королева моих бессонных ночей! Мое уродство не помешает мне восхищаться вами, боготворить вас, о-бо-жать… — Он трупом обрушивается к юбкам донны Деметры, которую это откровенно развлекает.
— Если бы я не знал, какой непревзойденной соблазнительницей вы являетесь, я бы подумал, что вы испытываете слабость ко мне, женщина столь образованная и лишенная типично женских слабостей.
Я вынужден держать его на весу, чтобы он не завалился на спину.
— Умоляю вас!
Мне удается забросить его на кровать, теперь уже совершенно безобидного и почти безжизненного.
— Ну, тосканец, на сегодняшний вечер тебе достаточно, увидимся завтра утром…
Он обращается ко мне едва слышным голосом:
— Нет, нет… Подожди. — Он хватает меня за руку. — Пьетро Перна не унесет в могилу свою тайну. Подойди ближе…
Выбора нет — перегар едва не сбивает меня с ног.
Он шепчет:
— Я… — он в нерешительности, — из Бергамо.
Он едва не плачет, словно признался в чем-то непристойном:
— Мелочный и скаредный народец… Страшные женщины… Горняки… Невежи… Я врал тебе, дружище, врал всем вам.
Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Когда открываю дверь, слышу, как он продолжает бубнить:
— Но моя душа… душа тосканца.
ГЛАВА 13
Венеция, 6 марта 1546 года
С узкого мостика мы попадаем на улицу де Боттаи. Марко ковыляет с тележкой, доверху нагруженной продовольствием. Я возглавляю процессию, но вскоре понимаю, что происходит нечто странное: прохода нет, четыре типа, весьма напоминающие громил, перегородили улицу. Один из них — Мул.
Марко тоже видит его и замедляет шаг. Обмен взглядами, я забираю у него тачку:
— Иди за мной.
Я нарочито медленно продвигаюсь по улице, упираюсь в них и использую тачку как таран.
Я прижимаю одного к стене, остальные подкрадываются сзади, кинжалы в руках. Приглушенный шум у меня за спиной и испуганные крики Марко. Три темных силуэта приближаются к нам бегом, обнажив шпаги и ругаясь по-португальски.
Мул и его люди замедляют шаг, один из португальцев становится у меня за спиной, двое других бегут вперед с поднятыми шпагами. Головорезы Мула отбиваются.
Дуарте Гомеш держит клинок у горла единственного вставшего на поле боя:
— Мне доставило бы громадное удовольствие убить тебя как собаку.
Братья Микеша быстро возвращаются к нам, Жуан улыбается и кричит по-фламандски:
— Не стоит пачкаться, друг!
Гомеш проводит кривую линию на щеке, оставляя кровавое пятно:
— Убирайся прочь, сукин сын.
Тот бежит к Большому каналу.
— Мне кажется, я должен вас поблагодарить, дон Жуан.
Португалец вкладывает в ножны шпагу, инкрустированное золотом лезвие из Толедо — «толедское золото», кланяется мне и смеется: