Затем, за неделю до Монлама, агентство Рейтер сообщало из Пекина, что пятьдесят военных транспортеров и более тысячи китайских полицейских, многие из которых имели снаряжение для разгона демонстраций, провели свои маневры напротив Джокханга.

Праздник начался при возрастающей напряженности. На церемонии открытия присутствовали вооруженные силы, и на каждого монаха было по крайней мере десять сотрудников безопасности. Кроме того, много полицейских в штатском шныряло в толпе, некоторые из них опять-таки были вооружены видеокамерами. Сотрудники госбезопасности тоже замаскировались, некоторые обрили головы, другие надели парики, чтобы создать впечатление, что они или монахи, или прибыли в Лхасу из провинции.

Сначала все было мирно; но 5 марта несколько монахов стали выкрикивать призывы к освобождению одного тулку по имени Юлу Дава Церинг, он был одним из многих выражавших протест и содержался в тюрьме без предъявления обвинения с прошлого октября. Затем толпа, собравшаяся для участия в последней церемонии праздника, во время когда статую Майтрейи проносят по "Баркхору", стала осуждать китайское присутствие в Тибете и бросать камни в полицию, которая провокационно прохаживалась поблизости. Силы безопасности ответили на это сначала ударами дубинок и электрических палок для скота. Затем военные открыли огонь, на этот раз не беспорядочный. Они точно выбрали и застрелили нескольких выступавших с протестами людей. За этим последовали стычки, в результате которых потери тибетцев составили сотни человек.. Примерно в полдень полиция штурмовала Джокханг и убила по крайней мере двенадцать монахов. Одного из них они жестоко избили, а затем вырвали оба глаза и сбросили с крыши. Святейший из храмов Тибета стал похож на мясницкую лавку.

Теперь все тибетские кварталы были охвачены волнениями, и в течение ночи оказалось сожжено около двенадцати китайских лавок, владельцы которых высказывали отрицательное отношение к тибетцам. В то же самое время силы безопасности произвели массовые облавы, схватив сотни мужчин, женщин и детей.

Так как в городе было совсем мало граждан западных стран в то время, и среди них не имелось ни одного журналиста, крайне мало сообщений просочилось через цензуру, и только через несколько недель я узнал какие-то подробности. Тем временем сразу стало ясно, что эти последние волнения превзошли волнения предыдущей осени и по масштабам, и по жестокости подавления. В результате на две недели был введен комендантский час, и за это время состоялось две с половиной тысячи арестов а все тибетское население Лхасы держалось в страхе.

Опять-таки, меня не очень удивил этот взрыв отчаяния тибетского народа, но тем не менее я был глубоко поражен, когда услышал об ответном насилии со стороны Китая. Мировая общественность выражала возмущение, и во второй раз за последние шесть месяцев беспорядки в Тибете получили широкое освещение в международной прессе, несмотря на то, что было мало доступной информации. Тем временем официальная реакция Китая оставалась точно такой же, как и раньше: это внутреннее дело пекинского правительства, демонстрации — это работа горстки "реакционных раскольников", а я был назван опасным преступником. Далай Лама, заявили они, преднамеренно подстрекал к беспорядкам и засылал в Тибет агентов, чтобы организовать их. Этого следовало ожидать, хотя на сей раз китайцы открыто не обвиняли иностранцев в том, что они играли ведущую роль в тех и других беспорядках.

Я получил первые полные сведения о демонстрации во время Монлама от британского политика лорда Энналза, который прибыл в Лхасу менее чем через месяц. Цель лорда Энналза как лидера независимой делегации, санкционированной пекинским правительством, состояла в том, чтобы изучить положение дел с правами человека в Тибете. Как и другие члены его группы, он был шокирован, когда обнаружил, какие грубые проявления насилия продолжают совершаться против тибетского народа. Делегаты также получили неопровержимые доказательства последовавших после демонстраций пыток и жестокого обращения с заключенными, о которых они услышали во всех подробностях от многочисленных очевидцев. В докладе этой делегации, опубликованной организацией "Интернэйшнл Алерт", говорится о "кризисе, который требует быстрого и положительного разрешения".

В то время, когда эта комиссия была в Тибете, сам я находился в Британии, куда поехал по приглашению некоторых групп, интересующихся тибетским буддизмом. Во время пребывания там на меня произвел большое впечатление обнаруженный мною значительный и сочувственный интерес средств массовой информации к положению тибетского народа. Мне было также приятно получить приглашение выступить перед группой заинтересованных политиков в Европейском Парламенте позднее в том же 1988 году. Это совпало с призывом нескольких западных лидеров к Китаю начать переговоры со мной о будущем Тибета.

Полагая, что это приглашение дает благоприятную возможность вновь изложить Мирный план из пяти пунктов и, в частности, расширить его пятый компонент, я с благодарностью согласился. В речи, произнесенной в Страсбурге в июне 1988 года, я выразил свое мнение о том, что при соблюдении определенных условий Тибет мог бы существовать в объединении с Китайской Народной Республикой, причем ведение внешних отношений и ограниченная оборона оставалась бы в ведении Пекина — до тех пор, пока не состоится региональная мирная конференция, после чего весь Тибет будет признан зоной мира. Я также дал понять, что Тибетское правительство в изгнании готово вести переговоры с китайскими властями в любое время. Но я настаивал на том, что это только предложение, а всякое решение будет приниматься не мной, но тибетским народом.

Реакция Пекина опять была негативной. Моя речь подверглась осуждению, а Европейский Парламент резкой критике за то, что разрешил мне говорить. Однако осенью 1988 года произошел многообещающий поворот, и китайцы дали знать, что желают обсудить с Далай Ламой будущее Тибета. Впервые за все время они сделали вид, что хотят обсудить не просто статус Далай Ламы, но сам тибетский вопрос. Мне было предоставлено выбрать место встречи. Я немедленно назначил группу для ведения переговоров и предложил, чтобы обе стороны встретились в Женеве в январе 1989 года. Основанием для моего выбора послужило то, что я смог бы лично участвовать в переговорах, лишь только стало бы очевидным, что требуется мое присутствие.