— Признаю свои ошибки и каюсь, — обратился к Грейтхаузу и Мэтью человек, только что обвиненный в маловерии. — Кроме того, поражен вашей быстротой, джентльмены.

— А я сегодня был в Нью-Йорке, — вставил Джейкоб. — Я летал на птице.

— Простите мою невоспитанность. — Бородатый протянул руку Грейтхаузу, потом Мэтью. — Я доктор Рэмсенделл, а это доктор Кертис Хальцен. Благодарю вас, джентльмены, за ваш приезд — нет, никакая благодарность не была бы достаточной. Я знаю, что вам пришлось проделать долгий путь. Позволите пригласить вас в мой кабинет на чашку чаю?

Грейтхауз показал ему конверт:

— Я бы хотел прояснить вот этот вопрос.

— Ах да. Письмо. Я его оставил вчера в «Док-хаус-инн». Пойдемте поговорим у меня в кабинете.

Рэмсенделл жестом пригласил их к двери. Мэтью очень остро ощущал присутствие Джейкоба, идущего за ним почти вплотную.

— Я летел на птице, — сказал Джейкоб, ни к кому конкретно не обращаясь. — Она была толстая и блестящая, а люди заходили ей в живот.

— Джейкоб? — Рэмсенделл остановился у двери. С больным он разговаривал ласково, как обращаются к чрезмерно разыгравшемуся ребенку. — У нас с доктором Хальценом и этими джентльменами — серьезный деловой разговор. Я бы хотел, чтобы ты закончил свою работу.

— У меня плохие сны, — сказал Джейкоб.

— Да, я знаю. Иди теперь работай. Чем скорее закончишь, тем скорее получишь ужин.

— Вы будете говорить про королеву.

— Да, ты прав. Теперь иди, белье само по себе не сложится.

Джейкоб будто задумался над этим на пару секунд, потом кивнул, хмыкнул, отвернулся и зашагал мимо каменного здания в направлении дороги, ведущей к службам.

— Три года назад он был десятником на лесопилке у реки, — тихо пояснил Рэмсенделл, вместе с Мэтью и Грейтхаузом глядя ему вслед. — Была у него жена и двое детей. Одна авария — не по его вине, кстати, — и ранение подарило ему второе детство. Он все же поправляется, и уже может делать простую работу, но никогда не сможет жить там, снаружи.

Там, снаружи. Как будто мир снаружи — это место страшное в отличие от здешнего дурдома.

— Заходите, прошу вас. — Рэмсенделл придержал перед ними дверь кабинета.

Первая комната могла принадлежать любой адвокатской конторе Нью-Йорка, в ней стояли два письменных стола, ящики картотеки, книжные шкафы и на дощатом полу — простая темно-зеленая плетеная дорожка. Дверь в следующую комнату была открыта, и там виднелось что-то вроде осмотрового стола, а у стены шкаф — как подумал Мэтью, с лекарствами и медицинскими приборами. Он заметил там движение и увидел женщину в серой одежде, с длинными черными волосами — она обтирала флаконы синей тряпкой. Будто почувствовав, что на нее смотрят, женщина повернула голову и несколько секунд смотрела на Мэтью тусклыми запавшими глазами. Потом снова вернулась к своей работе, будто никого больше не было в мире и будто не было дела важнее.

— Садитесь, прошу вас. — Рэмсенделл подождал, пока Мэтью, Грейтхауз и Хальцен займут места за столом. — Не хотите ли чаю?

— Если вы не возражаете, — ответил Грейтхауз, — я предпочел бы что-нибудь покрепче.

— Мне очень жаль, но в наших помещениях нет алкоголя. Осталось, правда, немного яблочного сидра. Вас устроит?

— Да, вполне, — ответил Грейтхауз, хотя Мэтью знал, что он предпочел бы кружку крепкого черного эля.

— И мне тоже сидр, — попросил Мэтью.

— Мария! — позвал Рэмсенделл, и черноволосая женщина, прекратив вытирать пыль, заглянула на его зов. Углы губ у нее висели, как неживые, левый глаз дергался. — Вы не могли бы пойти на кухню и принести нашим гостям по кружке яблочного сидра? Если да, то кружки, пожалуйста, возьмите оловянные. Вам принести что-нибудь, Кертис? — Хальцен покачал головой, тщательно набивая глиняную трубку с мозаичным узором табаком из кисета оленьей кожи. — Тогда еще и мне чашку чая, — добавил Рэмсенделл.

— Слушаюсь, сэр, — ответила женщина и направилась в глубь дома.

— Им нужны задания, — сказал Рэмсенделл, занимая место за столом. — Чтобы поддерживать у них координацию движений, чтобы давать им какую-то цель. Некоторые из них слабо владеют руками. Есть, конечно, и такие, кто не может или не хочет встать с кровати. Все случаи разные, как вы понимаете.

Грейтхауз прокашлялся. Мэтью видел, что при всей бывалости этого человека он готов выскочить из собственной кожи.

— Боюсь, что не понимаю. Откуда все эти люди? И сколько их здесь?

— В настоящий момент у нас имеется двадцать четыре пациента мужского пола и восемь женского. Естественно, их содержат в разных отделениях больницы. И есть отдельные места содержания для тех, кто проявляет склонность к насилию или же… как бы это сказать… решительно игнорирует ночные вазы. Чему мы стараемся научить наших пациентов — это тому, что даже в состоянии расстройства у них все равно есть силы делать выбор. Они способны обучаться.

— К сожалению, не все до сих пор сохранили такую способность. — Хальцен зажег спичку и стал раскуривать трубку. Вместе со словами у него изо рта выходил сизый дымок. — Есть такие, которым помочь уже нельзя. Этих нам приходится ограничивать — так что они не только не могут причинить вреда себе и другим, но хотя бы имеют стол и кров.

— Основная наша идея — мы не рассматриваем своих пациентов как животных. — Рэмсенделл пристально посмотрел на Грейтхауза, на Мэтью, подчеркивая взглядом свои слова. — У нас с Кертисом у обоих есть опыт работы в системе контроля за умалишенными в том виде, в котором он практикуется в Лондоне, и нам обоим ненавистна мысль о путах и цепях как общепринятом методе обращения с пациентами.

— Так откуда ваши пациенты? — повторил Мэтью вопрос Грейтхауза.

— Есть из Нью-Джерси, есть из Нью-Йорка, есть из Пенсильвании, — ответил Рэмсенделл. — Как из деревень, так и из крупных городов. Есть направленные сюда судом, есть помещенные родственниками. Некоторые, как Джейкоб, стали жертвами несчастных случаев, воздействующих на ментальные флюиды. Другие родились, видимо, под несчастливыми звездами. В последние годы в результате финансовых крахов в Филадельфии приют душевнобольных, который содержат там квакеры, испытал трудные времена, и потому мы приняли к себе некоторых из их пациентов. Еще есть люди, которых просто нашли в лесу или в поле, и никто не знает даже, как их зовут, не то что кто они и откуда. Иногда в подобных случаях ужасное потрясение какого-либо рода — скажем, присутствие при катастрофе, или насилии, даже убийстве — стерло пациенту память, и тогда он может еще при успешном лечении вернуться к нормальной жизни.