Шрифт:
– Не делайте этого! – крикнул кто-то из толпы.
Голоса на лестнице становились все громче.
Женщина все не решалась.
А я стоял на балконе и разглядывал пустынную мощеную площадь. Узкий балкон с невысоким бордюром из желтого котсуолдского камня. Тонкий слой бетона и семьдесят футов высоты.
Женщина стояла рядом, глядя на далекие огни города. Ей столько же лет, сколько и мне. Мы были знакомы очень давно, но спросить она осмелилась не сразу. Я знал, что она боится услышать ответ.
– Ты нашел что-нибудь?
– Нашел, – ответил я.
Она отвернулась:
– Это не совсем то… Но спасибо тебе.
Я пожал плечами:
– Потому я и здесь.
Она горько усмехнулась и отступила с балкона.
Стал накрапывать дождик.
Короткий вопль ужаса отразился эхом громких криков снизу. Я посмотрел через парапет и увидел людскую толпу, волной подступившую к южному краю колокольни.
Женщина исчезла.
– Казалось, она никогда не решится, – произнес Смерть угрюмо. Я доковылял до него и посмотрел вниз. Женщина упала прямо головой о камни. Она лежала, распластавшись, как морская звезда. Голова ее раскололась.
– Там, кажется, люди, – сказал я, показывая на лестницу.
– Вот почему так важно уловить правильный момент. И если бы я не столкнул ее…
– Столкнул ее?
– Я – Смерть. Что мне оставалось? – пожал он плечами.
Мы продолжали молча смотреть вниз, пока не услышали за спиной голоса. Обернувшись, мы увидели у восточной стены парочку влюбленных. Те целовались и даже не подозревали о том, что здесь произошло.
– Записку написал? – спросил Смерть.
Меня охватила паника.
– Не смог сосредоточиться…
– Сейчас самое время.
Тогда я взял ручку, положил бумагу на скат крыши и быстро что-то нацарапал. Вначале я сомневался, насколько это будет уместно, но чем дальше, тем более подходящим это казалось. Смерть захрустел конфетой, пробежал взглядом записку и сунул ее в задний карман.
– Славно, – сказал он.
По пути к лестнице мы прошли мимо парочки, и мысли мои вновь унесло.
Сплетение в поцелуе. Мы с любимой – одно целое, мы сомкнуты лбом, носом и губами, руками и грудью, пахом, бедрами и ногами. Мы целиком поглощены поцелуем, преданы друг другу телом и душой настолько, что становимся единым духом, единым порывом страсти.
А еще мне припомнился вкус.
Наши рты казались апельсином. Языки – мякотью. Губы – мягкой гладкой кожурой.
Мы спустились по лестнице. Кассира в будке не было, на тротуаре же, разбившись на отдельные островки, собралась целая толпа. Велев мне ждать, Смерть протолкался сквозь крайние ряды и слился с окружающим, словно хамелеон. Только потом я понял, что он подбрасывал предсмертную записку.
Вернувшись, он спросил:
– Как ее звали?
– Как звали? – переспросил я.
Он кивнул.
– Лайка, – ответил я. – В честь первой собаки, полетевшей в космос.
Каких-то полдня назад меня оставляло равнодушным все, кроме личной безопасности. Теперь же то, что мы так легко прекратили жизнь женщины, о которой я знал лишь несколько разрозненных фактов, и чье имя до сего момента мы даже не упоминали, меня глубоко взволновало. Думая о ней, я видел лужу разлившейся крови, раздробленный череп, пустые глаза и вывернутые конечности. Для Агентства она была безликим клиентом; для меня же она представляла собой нечто большее… Теперь, оглядываясь, я понимаю – это чувство отражало то, что я тогда не мог выразить словами. Я начинал сомневаться, правильно ли сделал, что подписал контракт.
Я вспомнил о записке и пожалел, что не смог подобрать более значимых, более личных слов. Удалось мне написать лишь одно:
«Жаль».
Мертвые красные розы
Мы обедали в унылой закусочной в ста ярдах от колокольни на втором этаже здания, созерцая дорогу, ведущую к нашей машине. О таком проявлении жизни, как чувство голода, в свою бытность трупом я даже не вспоминал, поэтому все старания вернуть его при виде жирного хорошо пропеченного стейка не встретили должного энтузиазма с моей стороны. За четыре часа Смерть вымолвил не больше двух слов, расправляясь с тремя порциями ребрышек, пятью порциями жареного картофеля, шоколадно-ореховым мороженым, банановым десертом и бесчисленными чашками кофе. Но все же поинтересовался, почему я так мало съел.
– Я не люблю техасско-мексиканскую кухню, – объяснил я.
– Тогда какой же ты зомби?
Честно говоря, неважный. Даже среди немертвых я мало чего стою. Я не люблю насилия, довольно сентиментален и не пылаю страстью к плоти – живой или не очень. Даже если бы пылал, все равно есть я не мог.
Завершив трапезу, когда толпа, «Скорая помощь» и полиция уже покинули место событий, Смерть расплатился по счету (чаевых не оставил), и мы не спеша двинулись к машине. Он содрал штрафную квитанцию с лобового стекла, разорвал ее, и мы рванули прочь на большой скорости. По пути в Агентство заскочили в лавку канцтоваров, где купили пять пачек бумаги для ксерокса, лазерный картридж и дешевую авторучку. Смерть ехал молча, только изредка мурлыкал обрывки траурного марша и жаловался, что объелся по причине скудного ужина и завтрака.