Я решил, что по дороге в Лхасу в городах, через которые мы будем проезжать, - Ятунге, Гьянцзе и Шигацзе буду говорить свободно. После обещаний, которые были даны в Дели моим братьям и мне, я хотел посмотреть, какова будет китайская реакция на небольшую порцию откровенных слов в Тибете. Поэтому в моих речах во всех этих трех местах, также и в Лхасе, я повторял то, что я всегда говорил моему народу, а также китайским и тибетским чиновникам, начиная с моего возвращения из Китая в 1955 году: - что китайцы не являются нашими правителями, а мы не являемся их подданными; что нам обещали автономное правительство и все должны стараться помочь ему по-настоящему заработать. Наша постоянная обязанность - исправлять ошибки, неважно, кем они сделаны - китайцами или тибетцами. Руководители Китая уверили меня, говорил я, что китайцы прибыли в Тибет только для того, чтобы помочь тибетцам, поэтому любой китаец, который не хочет помогать нам, нарушает указание своего центрального правительства.

Я пытался действовать согласно этой политике, стараясь, чтобы любое действие нашего правительства строго соответствовало соглашению из 17 пунктов, и всеми возможными способами стремясь к автономии. Поначалу я не заметил никакой реакции со стороны китайцев, но постепенно начал понимать, что они просто решили, что я действую под влиянием иностранцев.

Вскоре я узнал, что все время, пока я был в Индии, гнев народа против китайцев постепенно рос как в Лхасе, так и в окружающих районах. Главной причиной этого, я думаю, было то, что кхампа и другие беглецы из восточных провинций просочились на запад. И тысячи их установили лагеря вокруг Лхасы для защиты правительства. От них все узнали, какие жестокие методы использовали китайцы на востоке для внедрения своих доктрин, и все боялись, что те же методы вскоре будут использованы и в остальной части Тибета.

Но по мере того, как настроение народа постепенно склонялось в сторону восстания, отношение китайских властей менялось самым необычным и несогласованным образом. Прямо перед моим возвращением был период, когда они были настолько любезны с моими министрами, как могут быть любезны только китайцы. В это время они провели собрание и сообщили Кашагу, что китайское правительство понимает, как народ волнуется из-за предполагаемых в Тибете реформ. Они ни в коей мере не хотят пренебрегать желаниями народа, и поэтому реформы будут задержаны на шесть лет.

Я не знаю, был ли это результат моих протестов Чжоу Энь-лаю в Дели, но, как бы то ни было, слова эти были сказаны слишком поздно, чтобы существенно повлиять на враждебность народа.

В этот же период этого лицемерного дружелюбия, однако, китайцы объявили на публичном митинге, не предупредив об этом Кашаг, что на востоке разразилось восстание против их правления и что они готовы сделать все необходимое, чтобы подавить его.

Для министров это был шок. Они знали, конечно, что кхампа воюют, но не знали, что восстание настолько серьезно, что китайцы решились публично признать его существование.

Затем вдруг, без всякой видимой причины, этот дружественный период закончился, и мы вновь попали в старую атмосферу угроз, требований и слегка прикрытых оскорблений. После моего визита в Индию я пригласил господина Неру посетить Лхасу. Я сделал это не столько потому, что хотел развлечь его здесь и высказать мою благодарность за его гостеприимство в Индии, сколько потому, что хотел, чтобы он получил собственное непосредственное впечатление о том, что происходит в Тибете. Он принял это приглашение, и китайцы поначалу не возражали. Но мне, конечно, следовало знать, что случится далее. Я должен был понимать, что они не осмелятся позволить государственному деятелю из внешнего мира увидеть, что они делают. Незадолго до того, как визит должен был состояться, они объяснили, что не могут гарантировать его безопасность в Тибете, предполагая, что тибетцы могут нанести ему вред, вместо того, чтобы приветствовать его, как спасителя, что они, конечно, сделали бы. Поэтому, к сожалению, мое приглашение должно было быть отозвано.

Так я вновь был отрезан от всяких симпатий и советов. Постепенно из сообщений беженцев начало складываться более ясное впечатление об ужасных событиях, происходивших на востоке и северо-востоке, хотя точная история происшедшего не известна и по сей день и, возможно, никогда не станет известной. Там, в районе, который был полностью под китайским правлением со времен начала вторжения, число кхампа, которые ушли в горы и начали партизанскую войну, выросло с нескольких сотен до десятков тысяч. Они уже имели крупные столкновения с китайской армией. Китайцы использовали артиллерию и авиацию. Не только против партизан, когда им удавалось их обнаружить, но также и против деревень и монастырей, которые, как они верно или неверно предполагали, симпатизировали партизанам или поддерживали их. Эти деревни и монастыри были полностью разрушены. Монахи и светские народные лидеры были подвергнуты избиениям и заключению, их убивали и даже пытали. Земли конфисковывались, священные изображения, книги и другие религиозные предметы, имевшие для нас огромное значение, были испорчены или просто украдены. На плакатах и в газетах пестрели антирелигиозные лозунги, а в школах преподавалось, что религия - просто средство эксплуатации народа, а Будда был реакционером. Несколько экземпляров этих газет, опубликованных на китайской территории, достигли Лхасы, и стали читаться среди тибетских и китайских чиновников.

Китайцы, увидев резкую реакцию тибетцев и сообразив, что они зашли слишком далеко, предлагали по пять долларов за экземпляр, стараясь изъять их из обращения до того, как вся Лхаса их прочитает.

Если китайцы когда-либо и пытались завоевать расположение тибетцев как добровольных граждан их "матери-родины", очевидно, что эти попытки они оставили, по крайней мере в восточных провинциях. Тибетцев никогда нельзя было запугать до молчания, и атаковать нашу религию, самое драгоценное, что у нас есть, было безумной политикой. Результатом этих действий стало просто распространение и усиление восстания.

Через короткое время после моего возвращения в Лхасу население на всем востоке, а также северо-востоке и юго-востоке Тибета взялось за оружие. Лишь западная и центральная части страны оставались сравнительно мирными.

Конечно, я выражал энергичный протест китайским генералам в Лхасе против их возмутительных действий. Но, когда я протестовал, например, против бомбардировок деревень и монастырей, они обещали сейчас же прекратить их, но продолжалось ровно то же самое. В Лхасе количество прибывших кхампа, жителей Амдо или населения других восточных регионов выросло, по крайней мере, до 10 тысяч. Некоторые из них были постоянными жителями, но большинство - беженцами.