Летом 1944-го трамваи окрасили в голубой цвет. Возможно, этот цвет разглаживал опаленные войной души пассажиров. Так это или не так, утверждать не берусь, но именно в голубом вагоне произошел случай, позволивший говорить о смягчении московских нравов. Заснула кондукторша. Уморилась за день. Рядом с ней женщина сидела. Пожалела ее и стала на всех входящих, которые, как назло, хотели взять билет, руками махать и делать им страшное лицо, дескать, не шумите, дайте человеку поспать. Да и сама кондукторша просыпаться не желала, бормотала что-то во сне, морщилась и отталкивала протянутые ей деньги. Человеку иногда надо хоть пять минут поспать, и после этого ему сразу становится легче. Женщина, охранявшая сон кондуктора, это понимала.

Да, нелегкая работа была у трамвайщиков. Первая смена начинала работать в четыре часа тридцать минут утра. Чтобы попасть к этому времени в парк, нужно было не опоздать на трамвай специального маршрута, который проходил в районе твоего дома в четвертом часу утра, а вернее, ночи. Зимой, в морозы, вагоновожатые не всегда могли стронуть свой трамвай с места: вагоны, простоявшие ночь на морозе, примерзали к рельсам. Приходилось толкать их с помощью другого трамвая, простоявшего ночь в депо. Те, кто работал в последнюю (вторую или третью) смену, должны были вернуться в депо к двум часам ночи. Если возвращались позже, опаздывали на трамвай, развозивший вагоновожатых и кондукторов по домам. Особенно тяжело было работать зимой, в морозы. Большинство трамваев не имело дверей, не было и кабины для вагоновожатого. От пассажиров вожатого отделяла лишь металлическая стойка за его спиной. Когда пассажиров набивалось много, они толкались, наседали на вожатого и, естественно, мешали ему вести трамвай. К тому же от дыхания десятков людей запотевали, а затем, естественно, и покрывались коркой льда стекла. Для того чтобы видеть дорогу, вагоновожатому приходилось время от времени протирать стекла солью. Проволочка, проведенная под окном, хоть и нагревалась, но защитить его от наледи не могла.

Работая по 8-10 часов в сутки, вагоновожатые и кондукторы не имели возможности нормально поесть. Одна была радость: выскочить из вагона, купить горячие бублики с маком по десять копеек штука и ехать дальше. К сожалению, созданное бубликами хорошее настроение могли испортить пассажиры, заторы, аварии и контролеры, которые поджидали трамваи на площадях и следили за графиком движения и соблюдением вожатыми дорожных правил. Особенно боялись вагоновожатые стоявшего на Пушкинской площади контролера Цукурина с большими, загнутыми вверх усищами. Он был очень наблюдателен и свиреп. Допустимое отклонение в расписании движения трамвая составляло тогда плюс-минус две минуты. Объяснений вагоновожатых по поводу опозданий никто не слушал, а ведь эти опоздания сказывались на зарплате вагоновожатых, которая и без того была маленькой. Вагоновожатый первого класса, например, получал пятьсот десять рублей в месяц, а кондуктор и того меньше. Естественно, что желающих стать вагоновожатыми было мало, и тогда направлять на учебу в трамвайные депо стали райкомы партии и комсомола. Прельщали льготой: бесплатным проездом по городу на трамваях. В конце сороковых вагоновожатым еще и форму дали, черную. Фуражку с молоточками, шапку, шинель, а летом – синий костюмчик. Хороших вагоновожатых поощряли также тем, что пересаживали с плохого трамвая на хороший, с дверями и кабинами. После войны в Москве появилось несколько чешских трамваев «Татра», ну и в наших трамваях стали делать двери и кабины для вагоновожатых.

Пассажирам же до всех этих проблем не было дела. Они ругали вожатого, когда трамвая долго не было, говорили, что больно долго они пьют чай на станциях и болтают вместо того, чтобы работать. Когда же трамвай приходил вовремя, пассажиры были готовы простить вожатому все.

Непринужденность человеческих отношений порой согревает души людей. Впрочем, не всех. Некоторых она даже возмущает. Газета «Московский большевик» в 1946 году посвятила карикатуру и сатирический стишок такому факту: трамвай № 3 проезжал мимо киоска «Союзпечать». Вдруг вагоновожатая его остановила, открыла дверь кабины и крикнула кондуктору: «Нюр, газету продают!» Кондуктор сходила за газетой, и трамвай поехал дальше. Никто этим не возмутился, кроме одного субъекта, накатавшего в газету донос.

Конечно, не все кондукторы были ангелами. Встречались среди них и грубияны, и обманщики. Одна такая обманщица служила на троллейбусе маршрута № 2. Этот маршрут проходил по Первой Мещанской, по Сретенке, Лубянке, Кузнецкому Мосту, Охотному Ряду и далее шел через Арбат к Кутузовской слободе. Обманщица на каждой остановке кричала пассажирам, что троллейбус идет только до центра. А когда один из пассажиров, давно проехавших центр, удивился и спросил, зачем она это делает, ответила: «Чтобы меньше народу было, а то насядут – не протолкнешься».

Но вернемся к трамваям. С ними происходили подчас довольно жуткие истории, о которых потом долго говорили москвичи.

8 июня 1942 года вагоновожатая Александра Петровна Кузнецова вела свою «Аннушку» от Пушкинской площади вдоль Тверского бульвара к Никитским Воротам. И почему-то (то ли заснула, то ли задумалась) врезалась на полном ходу в трамвай, стоявший на остановке. Зазвенели стекла, закричали люди. Пострадало двадцать пассажиров. Восьмерых в тяжелом состоянии отправили в больницу.

А вот 6 декабря 1942 года в шесть часов сорок две минуты «трамвайный поезд» (а именно так называли трамвай в официальных документах тех лет) № 41, спускавшийся от Ильинских Ворот к площади Свердлова (Театральная), задавил женщину. Как он ее задавил, никто не видел. На улице-то темно было. Это уж когда светать стало, прохожие увидели на путях кровь, какие-то куски и человеческую голову. Голову женщины. На лицо еще не старую, с удивленными голубыми глазами и открытым ртом. Говорили еще, что одна старушка наклонилась над головой и спросила: «Что, милая, плохо тебе?» Голова не ответила, а только опустила веки. Старушка перекрестилась на памятник первопечатнику Ивану Федорову и пошла прочь.

Когда же работники милиции стали осматривать проходившие по тому месту трамваи, то оказалось, что дно вагона, которым правила Прасковья Матвеевна Кузьмина, всё в крови, а на шестернях мотора намотаны куски человеческого тела с обрывками одежды. Что-либо пояснить по данному факту Кузьмина не могла, поскольку ни она, ни кондукторы Зина и Клава, ни пассажиры ничего не заметили. Прасковью Матвеевну все же привлекли к уголовной ответственности, и дело направили в трибунал под председательством Ворохобина. Однако в данной инстанции ее оправдали, сославшись на то, что никто не видел самого наезда и, следовательно, нельзя исключить, что Кузьмина могла просто проехать над трупом, оказавшимся на путях. Спорить с трибуналом никто не стал. А погибшая женщина так и осталась неизвестной.