– Барышня, умоляю вас, как самого бога!

Барышня резко откинулась на спинку стула, а молодая дама, опустившись на пол, припала к ее коленям. Сквозь рыдания были слышны ее слова:

– Вернем все! Ради бога, спасите нас! Заклинаю, спасите!

После первого оцепенения Барышня высвободила колени, однако женщина как подкошенная упала к ее ногам и обхватила их выше щиколоток. Барышня вскочила оттолкнув стул.

Теперь она глядела сверху на скорченную у ее ног женщину, сотрясавшуюся от судорожных рыданий. И тогда она почувствовала, как в груди ее затрепетало что-то сладостное и теплое, словно второе, более сильное, сердце. Она было уже нагнулась, чтоб поднять женщину и успокоить ее, но потом передумала, отдернула протянутую руку и сказала неестественно тонким голосом:

– Перестаньте, сударыня… перестаньте! Вас ввели в заблуждение, уверяю вас. Вам дорога каждая минута, и будет лучше, если вы, не теряя времени, обратитесь туда, где вы сможете получить деньги.

Прошло порядочно времени, пока несчастная женщина не поднялась, все еще бормоча:

– Барышня, умоляю вас… заклинаю, спасите нас! Он убьет себя!

Она повторяла это до самой двери, но там неожиданно выпрямилась, вытерла лицо, поправила волосы и вышла, не попрощавшись и не взглянув на Барышню.

Райка была смущена, в глубине души она ощущала словно бы легкий стыд. Но тут же навалились дела, и у нее не стало времени думать о красивой несчастной даме и беспокоиться о ее дальнейшей судьбе. Знала только, что муж дамы жив и здоров, так как спустя недели две после того визита она видела их на прогулке вдоль Миляцки. Они шли рука об руку, крепко прижавшись друг к другу. Одинакового роста, похожие, как брат и сестра, они были одеты самым изысканным образом, будто только что сошли с обложки модного журнала.

Но случалось и по-другому.

Однажды сухим и знойным летом в гостиной на жестком стуле оказался жандармский обер-лейтенант Карасек, чешский немец. Он служил в городке неподалеку от Сараева, а веселый нрав его был известен во всех ночных кабаках, посещаемых офицерами. Из-за беспорядочного образа жизни и еще более беспорядочного состояния финансов его несколько раз переводили с места на место и наказывали, сейчас ему угрожала отставка.

Это был полный человек с крупными карими глазами и сильной, плотной шеей, не умещавшийся в своем черном мундире. От него исходил запах офицерского мыла, смешанный с коньячным перегаром. В правой руке он держал новые желтые лайковые перчатки. Заговорил он по-немецки с той наигранной самоуверенностью, которая так свойственна алкоголикам:

– Барышня, мне нужны деньги. Большая сумма. Хотелось бы знать, каковы ваши условия. Две тысячи крон на три месяца. Полагаю, что гарантии, которые я вам представлю, вас удовлетворят.

Однако Райка не дала ему досказать, каковы его гарантии, чтоб он не подумал, что они ее не удовлетворяют, и чтоб не затягивать разговор.

– Простите, сударь, но я не располагаю деньгами.

– Не располагаете?

– Не располагаю, сударь, и не располагала. Была у меня, и то давно, небольшая сумма, доставшаяся мне в наследство, но и ее я отдала взаймы. И это все.

Самоуверенность офицера таяла на глазах. – Все?

– Все, сударь!

– Все! – повторил офицер, переложив перчатки в другую руку и стиснув их еще крепче. – Какие бы условия вы мне ни предложили… я согласен на все.

– Очень сожалею, сударь, но у меня нет денег, и потому об условиях не стоит и говорить.

Офицер ничего не ответил, лишь судорожно мял в правой руке перчатки. На лысеющем темени выступили росинки пота. Остановившимся взглядом он смотрел куда-то в сторону, мимо Барышни, словно бы искал за ней другого человека. Чтоб прекратить тягостное молчание и освободиться от этого взгляда, Барышня поднялась первой. Ведь легче перенести любой неприятный взгляд, чем тот, который упорно устремлен мимо вас. Тогда встал и офицер, сконфуженно откашлялся, взял со стола фуражку, легко и неслышно стукнул каблуками:

– Что ж, прошу прощенья. Благодарю вас, Барышня! Прощайте!

На следующей неделе сараевский «Боснише пост» поместил краткое сообщение, набранное петитом, о том, что обер-лейтенант Карасек «скоропостижно скончался в Tap-чине, куда прибыл по делам службы».

Без особых расспросов Барышня узнала, что офицер отравился и что двое сараевских ростовщиков остались с безнадежными векселями на несколько сот крон. Она была довольна, что не дала офицеру денег; тот, разумеется, заплатил бы мелкие долги, а остаток бы растранжирил и через. два-три месяца сделал бы то же самое, с той лишь разницей, что в роли основного кредитора выступала бы она. И все же ей было неприятно вспоминать об офицере, о его механических, безжизненных ответах, мертвенных и кратких, как эхо, о его невидящем взгляде. Долго после этого она нет-нет да и вспоминала обер-лейтенанта. Обычно это случалось в ту минуту, когда она отказывала кому-нибудь в ссуде, произнося свое привычное: «Нет и никогда не было». Тогда ее внезапно охватывал страх, что человек сейчас встанет, стукнет каблуками и скажет: «Что ж, прошу прощенья. Благодарю вас, Барышня! Прощайте!»

Между тем человек поднимался по-другому, говорил другие слова, и тягостное воспоминание исчезало.

Барышня злилась на себя, старалась забыть офицера и все-таки не могла до конца освободиться от этого бессмысленного и мучительного страха и, провожая очередного посетителя, часто с содроганием ждала, что тот сейчас по-офицерски стукнет каблуками и скажет знакомые слова. Понадобилось много времени, чтоб этот случай совершенно изгладился из ее памяти.

Вначале в потоке посетителей еще выделялись и стояли особняком клиенты с редкой и любопытной судьбой, но с течением времени все они плотно слились в одну длинную и беспорядочную вереницу людей, в серую, безликую и безымянную массу, жаждущую денег.