Не успел тракторист тормознуть, не успела Миля из кабины выскочить — мама стремглав подлетела к трактору. Я тоже потихоньку из кабины выкарабкиваюсь, мама хватает меня, как маленького, — откуда только сила взялась! — прямо на руки:

— Что хоть стряслось-то? Что?

— Ничего… Чуть-чуть оступился.

Миля маму успокаивает:

— Ты, Фаня, не волнуйся. Ты, Фаня, Лёвку не брани. Сделаем ему примочку да новую перевязку, и все у него к утру пройдет… Лёвка у тебя, Фаня, вообще молодец молодцом! Славное мы нынче с ним совершили путешествие.

Мама все не спускает меня с рук:

— А я тут, как чумная… А я тут глаза проглядела… Трактор-то как оказался с вами?

И только теперь я да и Миля обернулись в сторону гремящего рядом трактора. Миля ринулась было к кабине, но тракторист уже сам подает обе наши корзины, делает знак рукой: «Ну, мол, счастливо вам, а я поехал!»

— Как же так? — кричит Миля растерянно. — Ах, как же так? Вы бы зашли, вы бы хоть чайку выпили с нами…

Да трактор уж развернулся, он оплескивает светом низкую над улицей листву тополей, раздвигая фарами ночную темь, — уходит.

Миля держит в обеих руках тяжелые с ягодами корзины, вслед уходящему свету все повторяет:

— Что же такое? Мы даже не догадались спросить, где его собственный дом и как его имя.

Мама перехватывает меня поудобней, говорит:

— Он, похоже, задоринский. Из села Задорино… Я, конечно, его как следует не разглядела тоже, но там, в Задорине, все парни такие вот положительные, славные.

А я не говорю ничего. Я молчу потому, что мне немножко стыдно за то, что я сам-то не успел и спасибо этому парню сказать, а еще больше за те мои несуразные мысли о нем и о Миле там, в кабине, в дороге.

А потом и вмиг на меня навалилась необоримая усталость:

— Спа-ать… Спа-ать…

Я почти не слышу, как меня, в общем-то не очень легонького, мама и Миля вносят в дом. Я почти не слышу, как они что-то там делают с моей несчастной лодыжкой, как меня раздевают.

Но вот когда я касаюсь подушки, то, приоткрыв глаза, почти ясным голосом говорю:

— Где книга?

— Какая? — удивляется мама.

— Да Милина, Милина… Ну, та, что со сказками…

— Ах, эта! Так вот она! — отвечает мне Миля, подает книгу.

Я придерживаю вместе с книгой руку Мили:

— Наклонись ко мне…

И когда Миля склоняется, шепчу:

— Хорошо, что ты не рассказала маме, какой я в лесу устроил дурацкий концерт.

— Почему — дурацкий? И зачем рассказывать? Я не скажу и завтра. Пускай это будет наша с тобой маленькая тайна.

— Пускай, пускай… А завтра или послезавтра, как только я выздоровею, мы пойдем с тобой снова через то поле, увидим того тракториста и, так уж и быть, ты спросишь его имя.

— Спрошу… Вместе спросим…

— А потом опять пошагаем на те золотые острова, и пусть это и будет наше, только с тобой, неведомое царство.

— Будет! — говорит Миля. — Оно ничуть не хуже царств любых, самых дальних… А может, и лучше!

И вот тут я повертываюсь на бок, засыпаю крепко-прекрепко.

Я засыпаю совсем как вчера, приобняв вместе с подушкой дареную книгу.

И мне видятся, а возможно, уже снятся: золотые острова сосен, ягода голубика, синекрылая птица, ослепительный в ночи трактор, молчаливый, добрый тракторист, и, конечно, и, конечно, она — Миля. И все, все они переселяются в эту книгу, и книга, так пока и не дочитанная, становится от этого еще ярче, еще прекраснее.