Шрифт:
Как лампа, в которой кончилось масло… Слова на бумаге снова слились в одно сплошное пятно. Цезарь был вынужден выждать, пока не уйдут подступившие к глазам слезы.
«Мне не следовало с ним встречаться. Он был так уязвим. Но он был хорошим сыном. И подчинился отцовской воле. Я думал, что проливаю бальзам на его раны, демонстрируя знание его стихов. Обед прошел так хорошо. Я оценил по достоинству его утонченность и ум. И все же мне не стоило этого делать. Волей-неволей я подавил его, убил в нем дух. Но у меня не было выбора. Над Цезарем потешаться нельзя. Никому. Даже самому замечательному поэту в истории Рима. Он унизил мое dignitas, мой личный вклад в славу Рима. Потому что о его памфлетах еще не скоро забудут. Лучше бы он никогда вообще не упоминал моего имени, чем выставлять меня всеобщим посмешищем. Он унизил меня, сделал всеобщим посмешищем, его вирши забудут не скоро. И все из-за такого ничтожества, как Мамурра. Вздорный поэт и плохой человек. Но у него все задатки прекраснейшего снабженца. Так говорит Вентидий, погонщик мулов, приглядывающий за ним».
Слезы ушли. Логика восторжествовала. Он опять мог читать.
Хотелось бы мне сказать, что Юлия чувствует себя хорошо, но это не так. Я говорил ей, что детей нам не надо. У меня два сына от Муции. И еще дочка. Та сейчас расцвела, выскочив за Фауста Суллу. Он только-только стал членом Сената. Хороший юноша. Ничем не напоминает Суллу. Наверное, это неплохо.
Но у женщин есть этот пунктик. В смысле детей. Поэтому Юлия уже на шестом месяце. Так толком и не оправившись после ужасного выкидыша. Она сама как дитя! Каким сокровищем ты одарил меня, Цезарь. Я никогда не устану благодарить тебя. Никогда. И конечно, только ее здоровье заставило меня поменяться с Крассом провинциями. В Сирию я должен был бы отправиться сам. А Испаниями можно управлять и из Рима, через легатов. Афраний с Петреем абсолютно надежны, они даже пукнуть не осмелятся, пока я не разрешу.
А с Крассом на этот раз мы поладили много лучше, чем в первый срок нашего совместного консульства. Он сейчас в Сирии. Интересно бы знать, как у него там дела. Говорят, он выжал две тысячи талантов золотом из главного храма в Иеросалиме. Что можно сделать с человеком, чей нос буквально чует золото? Я в свое время был в этом храме, который привел меня в ужас. Даже если бы в нем были собраны все сокровища мира, я ничего бы оттуда не взял.
Евреи официально прокляли Красса. И плебейский трибун Атей Капитон проклял его посреди Капенских ворот, когда Красс уезжал в прошлые ноябрьские иды. Капитон сел у него на пути и отказался сдвинуться с места. Я вынужден был приказать моим ликторам его увести. Хочу отметить, что Красс с большой легкостью настраивает людей против себя, совершенно не думая о последствиях. Уверен, что он не имеет представления, сколько хлопот ему могут доставить парфяне. Он все еще думает, что парфянский катафракт не страшнее армянского. А я видел рисунок. Человек и конь — оба покрыты железом с головы до ног. Брр!
На днях виделся с твоей матушкой. Она приходила к нам отобедать. Какая чудесная женщина! И не только по складу характера и уму. Она все еще поразительно хороша, хотя и призналась, что ей за семьдесят. А выглядит на сорок пять и ни на день старше. Понятно, от кого Юлия унаследовала свою красоту. Аврелия тоже обеспокоена состоянием своей внучки, хотя, как ты знаешь, ничуть не похожа на курицу квохтушку…
Цезарь вдруг засмеялся. Гиртий с Фаберием испуганно дернулись. Так весело генерал не смеялся уже давно.
— Послушайте-ка! — воскликнул он, оторвавшись от свитка. — Никто вам больше такого не сообщит!
Он склонил голову и начал читать вслух, быстро и без запинок, что нисколько не удивило его слушателей. Цезарь был единственным известным им человеком, способным с первого взгляда разбирать каракули любой сложности.
— «А теперь, — произнес он дрожащим от сдерживаемого смеха голосом, — я расскажу тебе о Катоне и Гортензии. Гортензий уже не так молод, как раньше, и стал повадками походить на Лукулла. Слишком много экзотической пищи, неразбавленного вина и странных приправ, таких как анатолийский мак и африканские грибы. Да, мы все еще терпим его в судах, но как адвокат он давно уже миновал пик своего таланта. Кем бы он мог стать сейчас, приближаясь к семидесяти? Я помню, что он поздно стал претором и консулом, всего несколько лет назад. Он так и не простил мне, что я отложил его консульство на год, когда стал консулом в тридцать шесть лет. Как бы то ни было, Гортензий решил, что действия Катона на выборах трибунов были самой большой победой mos maiorum с тех пор, как Луций Юний Брут (почему мы всегда забываем Валерия?) сумел заложить основы Республики. Поэтому он нашел Катона и попросил руки его дочери Порции. Он заявил, что уже и не думал жениться после того, как Лутация умерла, но сам Юпитер Наилучший Величайший явился ему во сне и повелел породниться с Марком Катоном через брак. Естественно, Катон не мог согласиться после того шума, какой он поднял, когда я женился на Юлии, которой было семнадцать лет. А Порции нет и семнадцати. Кроме того, Катон всегда мечтал соединить ее со своим племянником Брутом. Я имею в виду, что Гортензий, конечно, богат, но его капиталы не могут сравниться с состоянием Брута, не так ли? Поэтому Катон сказал: нет, Гортензий не может жениться на Порции. Тогда Гортензий спросил, не может ли он жениться на одной из Домиций. Сколько у Агенобарба и сестрицы Катона безобразных прыщавых девиц с волосами цвета пылающей пакли? Две? Три? Четыре? Не имеет значения, потому что Катон и в этом случае сказал „нет“».
Цезарь поднял голову. Глаза его смеялись.
— Не знаю, чем кончилась эта история, но я, безусловно, заинтригован, — сказал Гиртий, широко улыбаясь ему.
— Я тоже не знаю, — откликнулся Цезарь. — Продолжим. «Итак, поддерживаемый рабами, Гортензий ушел, совершенно разбитый. Но наутро вернулся с блестящей идеей. Раз он не может жениться ни на Порции, ни на одной из Домиций, нельзя ли ему взять в супруги жену Катона?»
Гиртий ахнул.
— Марцию? Дочь Филиппа?
— Именно, — торжественно подтвердил Цезарь.
— Кажется, твоя племянница Атия замужем за Филиппом?
— Да. Филипп был близким другом первого мужа Атии, Гая Октавия. И когда кончился срок траура, он женился на ней. Но поскольку он взял ее с падчерицей, сыном и дочкой, то, мне кажется, расставание с Марцией не было для него чрезвычайной утратой. Он даже заметил, что, отдав ее за Катона, будет одной ногой стоять в моем лагере, а другой — в лагере boni, — пояснил Цезарь, вытирая выступившие от смеха слезы.
— Читай дальше, — попросил Гиртий. — Ты нас заинтриговал.
Цезарь продолжил:
— «И Катон сказал „да“! Честно, Цезарь, он согласился! Он согласился развестись с Марцией и выдать ее за Гортензия при условии, что Филипп тоже будет не против. И оба пошли к Филиппу, чтобы спросить, согласен ли тот на развод Катона с его дочерью, дабы та могла выйти замуж за Квинта Гортензия и осчастливить старика на весь его век. Филипп почесал подбородок и сказал „да“! При условии, что Катон самолично передаст свою жену новоявленному жениху. Все было обстряпано в один миг. Катон развелся с Марцией и присутствовал на свадебной церемонии. Весь Рим был потрясен! Каждый день приносит что-нибудь странное, но комбинация Катон — Марция — Гортензий — Филипп уникальна, следует это признать. Все — включая меня! — считают, что Гортензий отдал Катону и Филиппу половину своего состояния, хотя и тот и другой это решительно отрицают».
Цезарь положил свиток на колени и покачал головой.
— Бедная Марция, — тихо произнес Фаберий.
Цезарь удивленно посмотрел на него.
— Я бы так не сказал.
— Она, наверное, мегера, — предположил Гиртий.
— Нет, почему же, — возразил Цезарь, хмурясь. — Я видел ее, правда в детстве, когда ей было лет тринадцать-четырнадцать. Очень смуглая, как и все в той семье, но очень симпатичная. Приятная малышка, как выразились бы Юлия и моя мать. Очарованная Катоном, как позже писал мне Филипп. Я тогда торчал в Луке с Помпеем и Марком Крассом, отбиваясь от попыток отобрать у меня звание командующего. Она была помолвлена с Корнелием Лентулом, но тот умер. А тут после аннексии Кипра вернулся Катон с двумя тысячами сундуков золота и серебра, и Филипп — он был консулом в тот год — пригласил его на обед. Марция и Катон с первого взгляда влюбились друг в друга. Катон попросил ее руки, что вызвало в семье легкое замешательство. Атия пришла в ужас, но Филипп, подумав, решил оседлать забор. То есть, будучи женатым на моей племяннице, стать еще тестем моего злейшего врага. — Цезарь пожал плечами. — Филипп выиграл.
— Наверное, Катон и Марция разлюбили друг друга, — предположил Гиртий.
— Нет. Явно нет. Иначе Рим не был бы потрясен.
— Тогда почему? — спросил Фаберий.
Цезарь усмехнулся особенной, неприятной усмешкой.
— Насколько я знаю Катона, он считает свою страсть к Марции слабостью.
— Бедный Катон! — сказал Фаберий.
Цезарь лишь хмыкнул и обратился к письму:
— «И это все, Цезарь. На данный момент. С сожалением услышал, что Квинт Лаберий Дур был убит, как только высадился в Британии. Какие великолепные отчеты ты нам присылаешь!»