– Скажите, я правильно вяжу? – спросила Одри.

– Что... чего? – я уставился на ее вязание.

Одри подняла спицы.

– Пинетки, – пояснила она. – Для маленькой. Как вы думаете, хорошо получаются?

– Пальцы обычно не вывязывают... – придушенно сказал я. – Но хорошо, очень хорошо...

Она невозмутимо продолжила вязать. Потом спросила:

– Вы ведь Вася? Адвокат с Земли, будете защищать Рене...

– Да... я вот... пришел к вам... – Я глупо развел руками.

– Я желаю вам удачи, – сказала Одри. – Так хочется, чтобы вы что-нибудь придумали.

– Чего? – ох, не удастся мне произвести на нее впечатление человека, хоть сколько-нибудь близкого тирокам по интеллекту. – Так вы не хотите, чтобы его казнили?

– Нет, конечно. – Она задумчиво вывязывала на крошечной пинетке крошечный пупырышек для мизинца. – Он же отец Натали... мы решили назвать ее Натали, красиво, да?

– Но тогда все замечательно! – Я воспрял духом.

– Почему? За его преступление одно наказание – смертная казнь.

– Одри, но мы ведь действуем в правовом поле двиаров! Вы, как пострадавшая сторона, должны вынести вердикт «виновен» или «невиновен»! И если скажете «невиновен», то на законы нам... плевать нам на них!

Одри вздохнула и печально посмотрела на меня – так, что сердце сжалось, замерло, а потом заколотилось как бешеное.

– Вася! Ну как же я могу так сказать? Он виновен. Я это знаю. Я не буду врать. Я только не хочу, чтобы его... его...

По щекам Одри покатились слезы. Она уронила вязание и зарыдала.

– Не плачьте! Пожалуйста, не плачьте! – Я вытащил из кармана носовой платок – тьфу ты, проклятый адаптационный насморк. К счастью, кувшин с морсом стоял на кружевной белой салфетке. Я выдернул ее из-под кувшина и, встав перед Одри на колени (и четко понимая, что это один из самых, если не самый великий миг моей жизни) принялся вытирать ей слезы.

– Простите... простите меня... – Одри собралась с силами. – Я последнюю неделю стала такая дуреха... все реву, реву... Хотите морса? Сама делала.

Я выпил морса, чтобы ее порадовать и потому, что она сама его делала. Я стал убеждать ее признать Рене невиновным – чем вызвал новый шквал слез. Я снова вытирал ей слезы и даже начал лепетать нечто очень сомнительного свойства: если не получится спасти Рене, то я... чего я?

Я толком и сам не знал, чего. Да все, что угодно!

Спасла меня Таня. Она появилась на веранде и приветливо сказала:

– Добрый вечер Скью-ую-кью...

Кажется, они были раньше знакомы – потому что обменялись несколькими фразами на свистящем языке тироков. Потом Таня сказала:

– Нам надо возвращаться, Вася. Одри так расстроена, что вряд ли сможет чем-то вам помочь.

Уже когда мы садились во флаер, Одри выбежала из сада, трогательно прижимая к животу руки с вязанием. И громко крикнула:

– Спасите его, Вася! Прошу вас!

– Несчастная... – прошептала Таня, поднимая флаер с земли.

Весь вечер я провел в гостиничном номере, обложившись законами, подзаконными актами, уложениями, постановлениями, примечаниями, разъяснениями и комментариями.

Никакой лазейки не было.

По законам тироков преступление Рене каралось смертью.

Единственный шанс заключался в том, что нас судили по законам двиаров и Одри должна была вынести вердикт «виновен»-«невиновен». Но Одри свою позицию изложила ясно – значит, и этого шанса не было.

Уже за полночь я выкинул в мусорную корзину все распечатки, выключил планшет, откупорил припасенную в «дьюти-фри» бутыль виски и заказал в номер ведерко льда.

Законы не помогли. Значит, надо было включать мозги. Пусть не такие совершенные, как у тироков, но все-таки имеющиеся в наличии.

Камень преткновения – младе... да что я несу! Какой еще младенец! Эмбрион, зародыш. Но для тироков – пусть нам будет стыдно – это уже полноценное разумное существо...

А если все-таки убедить Одри сделать аборт? Какой-нибудь медикаментозный, быстрый... там же срок совсем небольшой...

Я подумал об этом еще несколько минут. И мне самому стало стыдно. И за себя, и за человечество. Что я вообще всерьез рассматриваю этот выход. Что отказываю будущему человеку... а человек ли он?