Она презрительно глянула на него.

– Слышь ты, черная образина, — сказала она. — Знаешь, чего я могу сделать, ежели ты еще хоть раз пасть разинешь?

Горбун бросил на нее унылый взгляд, потом сел и умолк.

Но она не отступалась.

– А знаешь, чего я могу сделать?

Горбун словно уменьшился в росте и спиной прижался к стене.

– Знаю, хозяйка.

– Так сиди и не рыпайся, черномазая образина. Стоит мне слово сказать, и тебя вздернут на первом суку.

Горбун сник, съежился, потускнел — круглый ноль; такой человек не вызывает ни симпатии, ни злобы.

– Молчу, хозяйка, — тускло сказал он.

Женщина поглядела на него, будто ждала, не шевельнется ли он, чтоб снова на него напуститься, но Горбун сидел неподвижно, отворотясь, замкнув в душе самое сокровенное. Наконец она повернулась к двум остальным.

Старик не сводил с нее глаз.

– Ежели наклепаете на Горбуна, мы за него заступимся, — произнес он негромко. — Скажем, что вы все врете.

– Ну и хрен с тобой! — закричала она. — Никто не станет тебя слушать, ты сам это знаешь. Никто!

Старик присмирел.

– Да, — согласился он. — Нас никто не слушает.

– Хочу к Джорджу, — захныкал Ленни. — Хочу к Джорджу.

Огрызок подошел к нему вплотную.

– Не бойсь, — сказал он. — Похоже, ребята возвращаются. Джордж сейчас будет здесь. — Он повернулся к женщине. — А вы шли бы лучше домой, — сказал он спокойно. — Ежели уйдете, мы не скажем Кудряшу, что вы были здесь.

Она смерила его взглядом.

– А с чего ты взял, что они возвращаются? Я ничего не слышу.

– Зачем же рисковать, — сказал он. — Ежели не слышите, все одно, лучше подальше от греха.

Она повернулась к Ленни.

– Я рада, что ты проучил Кудряша. Он сам нарывался. Иногда и мне охота его двинуть как следует.

Она проскользнула в дверь и исчезла в темной конюшне. Зазвенели уздечки, лошади зафыркали, забили копытами.

Горбун мало-помалу оживал.

– Так, значит, и вправду возвращаются? — спросил он.

– Само собой. Я же слыхал.

– А я вот ничего не слыхал.

– Хлопнули ворота, — сказал старик. — Она-то умеет проскользнуть тихонько. Ей не привыкать.

Горбуну больше не хотелось разговаривать про эту женщину.

– Шли бы вы, ребята, — сказал он. — Я хочу один побыть. Должны же и у цветного быть какие-то права, даже ежели ему от них один вред.

– Эта сука не смела так с тобой говорить, — сказал Огрызок.

– Какая разница, — отозвался Горбун равнодушно. — Вы пришли, за разговором я и забыл, кто я такой. А она напомнила.

Лошади в конюшне снова зафыркали, зазвенели уздечки, и послышался громкий оклик:

– Ленни, а Ленни! Ты где?

– Это Джордж! — крикнул Ленни и с живостью отозвался: — Я здесь, Джордж! Здесь!

Через секунду Джордж появился в дверях и недовольно оглядел каморку.

– Чего это ты делаешь у Горбуна? Тебе нельзя здесь быть.

Горбун кивнул.

– Я им говорил, но они все одно вошли.

– Так почему же ты их не выгнал?

– Я не супротив, — сказал Горбун. — Ленни такой славный.

Огрызок вдруг встрепенулся.

– Слышь, Джордж! Я уже все обдумал! И даже подсчитал, сколько мы можем заработать на кроликах.

Джордж сердито поглядел на него.

– Я, кажется, предупреждал вас обоих, чтоб вы никому ни слова.

Старик сразу же оробел.

– Мы и не говорили ни слова никому, кроме Горбуна.

– Ну ладно, пошли отсюда, — сказал Джордж. — Господи, на минуту и то нельзя отлучиться.

Огрызок с Ленни встали и пошли к двери.

Горбун окликнул старика:

– Огрызок!

– Ну, чего тебе?

– Помнишь, что я говорил насчет огорода и всякой работы?

– Да, — сказал Огрызок. — Конечно, помню.

– Так вот, забудь, — сказал Горбун. — Я пошутил. Я не хочу на ваше ранчо.

– Ладно, дело твое. Спокойной ночи.

Джордж, Ленни и Огрызок вышли. Когда они проходили через конюшню, лошади зафыркали, зазвенели уздечками.

Некоторое время Горбун сидел на койке и глядел им вслед, потом потянулся за склянкой с мазью. Он задрал рубашку на спине, налил на ладонь немного мази и начал медленно тереть спину.

Угол огромной конюшни был почти до потолка завален свежим сеном, тут же стояли вилы с четырьмя зубьями. Сено высилось горой, полого спускавшейся к другому углу, и здесь было свободное, не доверху заваленное место. Вдоль стен тянулись стойла, и между перегородками виднелись лошадиные морды.