Свисали стеклянные нити слюны с буйволиных морд. Проточили темные дорожки по буйволиным ногам молочные струи — благодатным бременем молока набухло каждое вымя.

Ца вытянул из-за пояса рог, поднес к губам. Взревела звонкая кость, расскакалось эхо по отрогам гор.

Руслан Ушахов, прикорнувший в ожидании стада за валуном, вздрогнул и открыл глаза. Валун все еще теплился, струил напитанное за день тепло. Руслан встал и вышел навстречу стаду. Пастух обнял племянника. Стояли, не торопясь роняли слова.

— Салам алейкум, дядя.

— Ва алейкум салам, племяш. Был дождь, стучал ночью по моей крыше, а она отряхивалась, как гусь, ни одной капли в дом не пустила. Мы с тобой славно над ней поработали. Как отец?

— Ему легче?

— А Мадина?

— С ложки кормлю. Сама не встает, не говорит.

— Так и молчит с тех пор?

У племянника сдвинулись брови.

— Молчит.

— Значит, пока не ожила ее душа. Будь проклят тот шакал, что стрелял в Абу. Он выстрелил заодно и в твою мать, и в твою сестру. Пусть дети его жрут из корыта вместе со свиньями.

— Отец просил прийти. Будет ждать всех вечером.

— Ты сказал Саиду?

— Я от него. Мулла дал ему очистить две арбы кукурузы. Сидит весь в кукурузных волосах, по пояс в очистках.

— Сколько мы все его просили: уходи от муллы, иди ко мне стадо пасти — не хочет. К Шамилю в город тоже не идет.

— Привык он там, — заступился за немого Руслан.

— Знаю, — буркнул пастух, — его, как телка, насильно веревкой не потянешь. Идем, покормлю тебя. Эй, Наси! На-аси!

Развернулась мордой к пастуху, величаво зашагала буйволица, любимица. Он взял ее за рог, подшлепнул под живот и свел с дороги на траву. Снял с пояса флягу с водой и обмыл вымя.

Руслан на корточках заполз под буйволицу, прилег на спину, прислонился лопатками к ее теплым копытам. Зажмурился, раскрыл рот, стал ждать. Он слышал, как шелестят над ним по вымени пальцы дяди... вот отдаленным мирным громом заурчало в животе у буйволицы... и вдруг ударилась о зубы, о язык упругая и теплая струя. Едва успел глотнуть — ударила вторая, вскипела пеною. Все стало как в детстве: сухая, пахучая теплынь вечера, набухшее вымя над лицом и вкус молока, все как в детстве, где еще не было хриплого клекота в груди у отца, обглоданного до кости личика сестренки и мертвых глаз матери.

Руслан прикрыл рот, открыл глаза — напился.

— Пойдешь ко мне? — спросил Ца.

— Полежу немного. Камень еще теплый, а отсюда ближе идти к отцу.

— Ну полежи. Я приду, когда загорится зеленая звезда.

Ца забрался на спину буйволицы, разлегся там, как на столе, и шлепнул ее по шее:

— Поехали, моя красавица!

Руслан крикнул вслед:

— Почему тебя люди называют Ца? Ты же Мемалт!

— Такие, как я, рождаются в горах раз в сто лет! — крикнул пастух. — И то если перед этим полумесяц переночует с зеленой звездой!

Серые, зернистые столетние глыбы. Из них сложена стена башни. На стене пятнистым ковром — шкура барса. Прислонившись к ней спиной, сидел на привядших ветках Абу Ушахов. Перед ним на плоском камне стояли медный кувшин с водой, кружка, алюминиевая чашка, лежала ложка. Тускло поблескивает в вечернем полусвете чистый алюминий. Длинные белые полосы стираных бинтов лениво колыхал сквозняк. В углу прикорнул на бурке Шамиль. Он плохо спал прошедшую ночь. Приноровиться к Абу трудно — часто начинал среди ночи придушенно кашлять, в полную силу не покашляешь в его положении, откроется рана. Поэтому душил в себе кашель старший, синел, со всхлипами втягивал воздух. Шамиль вставал, ощупью пробирался к Абу, садился рядом. Абу приходил в себя. Так и досиживали до утра — бок о бок.

Внизу, на тропе, приглушенно хрустнула ветка. Шамиль вскинулся.

— Лежи, — сказал Абу, — Ца идет.

Шамиль ухмыльнулся, подумал, быстро накрылся буркой. Вошел пастух, за ним Руслан. Племянник оперся плечом о стену, встал спиною к отцу и дядьям — так лучше смотрелась тропа, ведущая к башне. У Руслана выдран клок из штанов, зашит белой ниткой. Абу увидел, вздохнул — сын сам приложил руку. Пастух обнял брата. Сел. Втянул в себя воздух, поиграл ноздрями, сказал:

— Больницей пахнет.

Шамиль откинул бурку, уставился на пастуха, сказал:

— Гы-ы... — замахал, замельтешил руками, полез обниматься. На лице расплывалось торжество.

— Осто-о-перла [6] , — выдавил в великом изумлении пастух, — покажи спину. У тебя прорезались крылья? Я шел мимо муллы, а ты еще обдирал с себя кукурузные волосы... ты откуда здесь? Абу, когда он пришел?

Абу неопределенно пожал плечами, наклонил голову, пряча улыбку.

— Х-с-с-с! — заливался в жеребячьем восторге Шамиль, хлопал в восторге по ляжкам.