Шамиль поерзал лопатками по кирпичу, задрал ногу, стал снимать башмак — добротный, армейского покроя, подбитый коваными гвоздями.

Аврамов, уложив драгоценную свою папаху из каракуля (не удержался, купил на базаре в первый же день приезда) в тени на лопух, гонял по двору оперативную братию в футбольном матче: трое на пятеро. Уважал он эту игру за лихие прорывы, резкость, четкое оперативное мышление. Пощады тройке не давал, требовал голов. Пятерка оборонялась в поте лица, старалась — трое ярились в неравенстве, ломились к воротам отчаянно, напролом. Позади пятерки стоял вратарь Опанасенко, невозмутимый, дюжий хохол с кошачьей реакцией на мячи и пули. В других воротах стояла Рутова, гибкая, трепетная, готовая к броску. Пятеро, одолев натиск тройки, завернули их и теперь шли в атаку.

Аврамов подпирал плечом стену. Свисток прилип к нижней губе. Голова пухла неотвязной думой: Митцинский. В междусобойных разговорах это называлось: начальство озадачило. Задача оказалась крепким орешком, с налету не раскусишь, зуб хрястнет. Нужны были глаза и уши во дворе у Митцинского.

К слуху пробился крик Рутовой:

— Ай-яй... Григорий Василич! Чего он лезет! Кошкин, брысь! Ой-ей!

Аврамов вздрогнул, отлетело неотвязное. Рутова металась в воротах, увертываясь от Кошкина с мячом в руках. Рослый Кошкин, осатанев от цепкой опеки оборонной линии, прорвался наконец к воротам, но упустил мяч, и его перехватила Рутова. Кошкин, набычившись, взлягивал, мотал головой, норовя выбить мяч у нее из рук.

Аврамов встрепенулся, возмутился: нападали на святая-святых — вратаря. Метнулся на середину поля:

— Ко-ош-шкин! Отставить разбой! Я ль тебя не наставлял, я ль не пестовал? Эт-то что за брандахлыстие — бодаться?! Вратарь есть личность неприкосновенная!

Затурчал свистком, развернул команды к Опанасенко, сказал злорадно:

— Пенальти. И никаких гвоздей!

Пятерка взвыла. Опанасенко, изнывший от безделья, встрепенулся, выпятил грудь, выставил ладони:

— Та чого уси всполохнулись? Я ету пенальтю в наикрасшем виде заловлю, на зубок пиймаю, та другим кусну! Геть от ворот!

Раскорячился между двух сапог, означавших ворота, плечами тряхнул и застыл в готовности.

Позади мяча стоял босой Коновалов — из настырной троицы, плотоядно месил ногами булыжник, готовился к разбегу. И тут что-то перемахнуло через стену позади Опанасенко, ворона — не ворона, камень — не камень... описало дугу и шлепнулось вратарю на спину. Крякнул Опанасенко — дух захватило от здоровенного тычка. Рядом валялся башмак. Присел вратарь на корточки, по-птичьи клоня голову, разглядывая свалившуюся с неба обувку. Удивился:

— А шо ж тилько один? Який гарный чёбот прилетев, а второго нема?

Аврамов двинулся к башмаку. Поднял, помял, зачем-то понюхал. Сунул его под мышку и направился к калитке. С полдороги вернулся, чтобы нахлобучить папаху. И уж тогда, при каракулевом своем уборе, насупившись, зашагал к выходу: если каждый посторонний станет башмаками в ЧК кидаться, тогда — ого, черт знает какая буза может получиться.

Из куста черемухи у стены торчали три ноги: две в кожаных чувяках, одна босая. Аврамов остановился напротив, башмак держал в руке. Расставил ноги, сказал:

— Ну?

— Заходи, — позвали из куста.

— Давай наоборот, — не согласился Аврамов.

Куст зашевелился. Из него высунулась обутая четвертая нога, затем вылезла взлохмаченная голова, присмотрелась к Аврамову, сказала в великом изумлении:

— Гри-и-ишка... ты, что ли?

Аврамов оторопело моргнул. Из куста выглядывал Шамиль.

— Шамиль, чертяка! — заорал, схватил Шамиля за уши, стал вытягивать на свет божий.

Тискали друг друга до ломоты в костях, хлопали по спинам — шарахался треск по тупичку.

— Ты чего здесь? — не мог опомниться Аврамов.

— А ты?

— Я-то служу, а тебя как занесло сюда?

— Ты же в Ростове был.

— Это — был. А теперь вот он я, здесь служу. Тебя, тебя-то каким ветром занесло?

— Дело есть, — посуровел Шамиль. Рядом всполошенно топтался Саид, обдавал приятелей сиянием глаз.

— Ну, коль дело — айда в кабинет.

Полез Аврамов в глубь куста, сел на теплое, нагретое Шамилем место. Братья умостились по бокам. Из куста торчали теперь шесть ног, — одна босая. Ели вишни, стреляли косточками — кто дальше. Шамиль собирался с мыслями, Аврамов не торопил. Положил башмак на колени Шамилю, заметил:

— Изувечить человека мог. В нем одних гвоздей полпуда.

— Ну? — поднял бровь Шамиль. — Не буду больше. — В голове колобродила радость встречи, к ней примешивалась зависть: Гришка, бессменный напарник по армейской разведке, здесь, при настоящем деле, в ЧК, а он все болтается между небом и землей, табуретки в артели сколачивает.

— Ты хоть про житие свое расскажи, — не выдержал Аврамов, — где, по какому ведомству хлеб добываешь?

— Я-то? В артели. Топором тяп, молотком ляп — готова табуретка. Живу-у-у.