– Есть три кандидатуры. Первая – твой лейтенант!

– Разве они обыскивали квартиру?

– Насколько мне известно – нет. Я вчера с кладбища прибежала самой первой, чтобы готовить, там двое наших из института были, а Татьяна с нами в крематории. Так что я посмотрела под вешалкой – пусто. Это не оправдывает лейтенанта – конечно, он мог это сделать. Но он должен был догадаться о коробке под вешалкой. И о том, что у Аленки баксы есть.

– Маловероятно, – сказала Лидочка. – Вторая подозреваемая у тебя Татьяна Иосифовна.

– А почему бы и нет? – агрессивно откликнулась Соня. – Чем она лучше других?

– Ей под вешалку не залезть.

– Ты знаешь, Лид, я то же самое подумала – ей надо на пол сесть и ползти. Согнуться эта тумба не сможет. К тому же она видалась с дочкой раз в году, а то и реже. И они друг дружку не выносили как кошка с собакой. Даже если Татьяна что и подозревала… Впрочем, не исключено!

– И подозреваемый номер раз – Осетров, – сказала Лидочка.

– Номер ноль! Ты думаешь, он не знал про коробку? Да я сама слышала, как он уговаривал Аленку найти для ухоронки более достойное место. И наверняка он знал, сколько у нее там спрятано. Да в конце концов – почему ей от него скрываться, если он все время делал вид, что не сегодня-завтра на ней женится. Кинет свою недокормленную галошу и женится на нас, прекрасных, молодых.

– Ты думаешь, что он ночью…

– Я уверена. Я так и вижу – он шастает по квартире, ледяная душа, перешагивает через Аленкин труп, свои подштанники собирает, открытки из Гонконга, чтобы следов не оставалось – в лучших традициях ЦРУ стирает отпечатки пальцев…

Здесь Соня оказалась догадливой, как Нострадамус.

– А потом вспоминает, что под вешалкой лежат баксы. И он спокойненько берет деньги и думает: кто теперь будет спрашивать с Алены? Хотя отлично знает, что это я брала для нее у Петрика, а Петрик – не сахар, не пай-мальчик. Он свое всегда получит. А с кого он будет получать, если у меня такое материальное положение? С девочки по имени Софья-мученица. Скажи, Лида, почему человеку так не везет в жизни?

– Но вряд ли Петренко будет иметь к тебе претензии.

– Дорогая моя Лидия, у меня такое впечатление, что ты провела детство и юность где-то в райских кущах, где мальчики не обижают девочек и даже не таскают их за косички. Почему Петрик будет меня жалеть?

– Ну вы же с ним вместе учились, он твой приятель.

– Слушай, когда это было? В третичном периоде. Романтическое увлечение в десятом классе, когда можно было потискаться на дискотеке. С тех пор прошло миллион лет, и возникло новое поколение любимых женщин.

В голосе Сони звучала искренняя горечь. Видно, для нее миллион лет пролетел слишком быстро.

– Ты боишься, что он тебя заподозрит?

– Ему не нужно меня подозревать. Это его бабки, я должна их вернуть. Все ясно, как в газовой камере. Может быть, эти триста баксов для Петрика сейчас – мелочовка, семечки, а может быть, именно их ему не хватает, чтобы вырвать когти из навоза. Только я об этом никогда не узнаю – удар в сердце, и справедливость торжествует.

– Соня, ты порешь чепуху. Ну хочешь, я поговорю с Петриком?

– О чем? О звездах и луне?

– Я наберу как-то эти триста долларов.

– Чтобы я потом была твоим неоплатным должником? Нет уж, дудки! Лучше пускай меня прирежут в переулке. От руки бывшего возлюбленного… Ах ты, Петрик, ах ты, сукин сын, опять по химии двойку схватил! – Соня говорила, как пьяная, но была не пьяна, а близка к истерике. От злости, унижения и страха. Она в самом деле очень боялась, что с нее спросят пропавшие деньги. И, конечно же, это был не просто долг – какие-то бывшие, а может, и не до конца прошедшие отношения с Петриком, который дал ей в долг значительную сумму, влияли на настроение Сони. Обрати внимание, сказала себе Лидочка, ведь просила у богатого Петрика не Алена, а ее подруга.

– Господи, как она меня подвела, как она меня подставила! – закричала в трубку Соня, и тут же раздались короткие гудки.

Конечно, обидно, очень обидно. Любому было бы обидно, думала Лидочка, кладя трубку на рычаг. Ты несешься к ее матери, чтобы спасти подругу от опасности, от срыва… а та умирает и оставляет тебя расхлебывать ее дела… Лидочка поймала себя на том, что даже думает словами и образами Сони.

Соня позвонила снова минут через пять. Она все еще всхлипывала. Она попросила прощения за срыв, потом выразила желание собственными руками задушить Осетрова. Убить женщину, которая ему отдавала все, и потом ограбить ее. Ну последний подонок, ну самый последний коммуняка!

Лидочка не хотела спорить. Единственно, чтобы восстановить справедливость, возразила:

– Шустов не думает, что Осетров убил Алену.

– С чего это он оправдал его? Однопартийцы?

– Нет, он считает, что Осетров вел себя не так, как должен был вести себя убийца.

Лидочка слышала свой голос и понимала, насколько наивно и неубедительно звучали ее слова.

– Шустов, конечно, лучше меня знает, как себя ведут убийцы. Но пускай он предложит нам другую кандидатуру. Хоть какую-нибудь! Где тот человек, который мог прийти ночью к Аленке, которого бы она, при ее трусости, пустила бы в дом, которому позволила бы подсыпать себе в кофе или чай отравы… нет, ты только представь! Я такого человека не знаю.