Шрифт:
Марио Манни повернулся ко мне, как будто ничего не произошло и я не поймал его за руку.
– Сколько ты хочешь?
– Сто тысяч.
– Сколько? Ты спятил!
Я внимательно разглядывал кончики своих пальцев.
– Спорим, если я отнесу репортаж в «Госсип», мне там дадут сто тысяч? Знаешь, насколько вырастет тираж с такой новостью? Я уж не говорю о том, что информацию можно дозировать, как историю с Дюкрюэ и Стефанией дель Монако или с Клинтоном и Моникой Левински. На этом материале можно продержаться месяца два.
Я попал. В его глазах читалось «иду ко дну».
– Я не могу дать тебе сто тысяч евро даже за такой репортаж.
Я снова начал разглядывать кончики пальцев. Надо помнить, что заброшена слишком жирная приманка.
– Давай поступим так…
– Как?
– Дай мне пятьдесят процентов с прибыли, которую тебе принесет увеличение тиража.
Он поглядел на меня, и в глазах у него закрутились долларовые знаки, как у диснеевского Скруджа Макдака.
– Лучше сто тысяч.
Ему явно не понравилась моя торжествующая улыбка.
– Ненавижу тебя.
– И ты тоже? По-моему, ты слишком много времени проводишь рядом с Ланцани.
– Проваливай отсюда! Я велю подготовить контракт и пришлю его тебе факсом. Вернешь мне подписанную копию. Издателя хватит удар…
Я поднялся:
– Издателя хватит удар, когда он поймет, что ты его обобрал. У тебя ведь есть процент с увеличения тиража?
Похоже, я потопил авианосец. Манни побагровел, а я ринулся к двери, чтобы не видеть, как с ним случится инфаркт.
Его голос остановил меня на пороге:
– Фальки…
– Ну?
– Как тебе, черт побери, удалось узнать, где находится Вальтер Чели?
– Все дело в бесчисленных дарованиях, которые из простого журналиста делают журналиста великого. Фантазия, дедукция, а также интуиция…
Я осторожно прикрыл дверь и уже не увидел разлития желчи.
Едва выйдя из офиса Манни, я наскочил на Ланцани. Он стоял возле стола редакторши и болтал с ней, опершись на монитор компьютера. Взгляд его источал яд.
На виду у целой кучи народу я пересек просторную комнату с застекленными дверями, которые вели в разные офисы, и медленно подошел к Ланцани. Его глаза тревожно забегали. У него в штанах, похоже, вместо яиц – пришпиленная кнопкой моментальная фотография яиц.
Я подошел к нему и пристально посмотрел в глаза:
– Бенито, я тебе никогда не говорил…
Его голос слегка дрожал:
– Что?
Он не успел отреагировать. Я стиснул его физиономию ладонями, притянул к себе и страстно прижался губами к его губам.
Потом произнес с аффектацией, достойной провинциального трагика:
– Я всегда любил тебя.
Повернувшись, я удалился под оглушительный хохот, от которого стены затряслись.
Занавес.
В истории с Вальтером Чели у меня сработала не просто интуиция, я его задницей почуял.
Во всей Италии не было ни одного журналиста или выдающего себя за журналиста, кто не отдал бы кусок своей задницы (Ланцани, тот отдал бы всю целиком) за информацию о том, что же все-таки сталось с Вальтером Чели.
И я единственный это знал.
Вальтер Чели был телезвездой. Наверное, точнее было бы сказать, что в определенный период Вальтер Чели – это и было телевидение.
И стал он звездой с той же скоростью, с какой Бенито Ланцани тащил в дом подвернувшегося на вокзале Термини едва знакомого симпатичного парня.
(Только, ради бога, не проговоритесь ему. Не Ланцани, а тому парню.)
Во времена бурного роста количества телепрограмм и жесткой борьбы двух китов: RAI и Mediaset, [28] – а также третьей силы, в любой момент готовой вмешаться, все лихорадочно искали новый материал, новые программы и персонажей. И Вальтер Чели буквально свалился с неба, как комета, появляющаяся раз в две тысячи лет.
Он, несколько лет проработав массовиком-затейником на деревенских туристических маршрутах, начинал с коротенькой молодежной передачи перед выпуском новостей на канале Mediaset.
28
Ведущие конкурирующие телекомпании в Италии.
И имел большой успех. Этот парень являл собой средоточие всех дарований, составляющих портрет успешного артиста. Он владел речью, умел петь, танцевать и смешить, обладал очаровательной внешностью и нравился женщинам. За пределами студии он вечно собирал целую армию девиц, которые, завидев его, в буквальном смысле начинали рвать на себе волосы, так что мне не раз приходило в голову поставить возле студии лавку с паричками.
Как бы он ни одевался, в какой бы автомобиль ни садился, какое бы произведение ни публиковал, он в полчаса создавал собственное направление, и его гонорары взлетали до небес.