- Не была бы!

Далась им эта девочка-рабыня! Хотя и Мярт зимой вдребезги разбил мои контрдоводы, я все же никак не могла согласиться с тем, что мои все равно какие далекие предки были крепостными какого-то немецкого помещика. У меня просто в голове не умещается, что целые семьи могли принадлежать одному человеку, трудиться на кого-то. Неужели они не замечали различия между своей низкой крестьянской избой и баронским замком? Нет, не верю и никогда с этим не соглашусь! Тетя говорит, что в нашем роду все были с острым умом, а человек, обладающий острым умом, не может безвольно подчиняться чужой власти, как рабочая скотина!

Зимой мы с Мяртом спорили об этом, и он, в конце концов махнув рукой, сказал, что у меня типично женский образ мыслей: не верю в то, во что неприятно верить.

 - Не с луны же ты свалилась! — рассердился Мярт. — Исторический факт: все эстонцы когда-то были крепостными! В 1816 году крепостное право в Эстонии было отменено, но ведь не будешь же ты утверждать, что твои предки лишь после этого свалились с луны?

Почему он говорил так? Ведь я — это я, и все равно, с какой стороны ни глянь, я не должна напоминать крепостную рабыню. Ведь не хотел же Мярт вызвать у меня чувство неполноценности?

 - Ну вот! — Мярт вздохнул, зачерпнул пригоршню снега и слепил из него серо-белый шарик. Снег в Саду датского короля [7] покрыт слоем копоти и сажи. — Почему же неполноценности? Совсем наоборот, хочу вызвать у тебя чувство гордости. Каждый должен знать историю своего народа, иначе он будет как перекати-поле. Есть такое растение, корни у него слабые и землю не любит. Ubi bene, ibi patria, — говорили древние латиняне.

Я не поняла. Ведь я не собиралась стать врачом, как Мярт, ему и надо учить латынь, а не мне.

 - "Где хорошо, там и родина", — перевел Мярт. Глаза его сияли, как всегда, когда он рассуждал на тему, которая его увлекала. — Скажи, хотелось бы тебе жить где-то в теплых краях, где с деревьев падают на голову апельсины?

 - Съездить хотела бы.

 - Ну, конечно, съездить, побывать. Но жить постоянно можно только у себя на родине, какой бы бедной и нищей она ни была!

 - Но ведь наша родина и не бедная, и не нищая!

 - Однако была когда-то и бедной, и нищей, — возразил Мярт. — Возьмем хотя бы то же самое крепостное право, которое ты не желаешь признавать. "Войну в Махтра" [8] небось читала? Значит, не осмелишься утверждать, что Пяэрн Вылламяэ жил хорошо? Подумай о том, какие только угнетатели не сидели шестьсот лет на шее у маленького эстонского народа: датские короли, псы-рыцари, польские магнаты, шведы… Не шуточки! Но ведь все вынесли! Ведь раньше "черную кость" на Вышгород не пускали, а мы, видишь, сейчас разгуливаем с тобой тут и спорим о том, как лучше сказать по-эстонски: грейпфрут, йыммельгас или помпельмуус. (Я была сторонницей второго, а Мярт — сторонником третьего из предложенных в газете вариантов.)

Я считала, что Мярт противоречит себе — ведь он только что утверждал, будто мы происходим из крепостных…

Мярт погрустнел. Снежок у него в руке подтаял и стал твердым, и на нем отпечатались следы пальцев. Мярт точно попал снежком в черный ствол столетней липы и сказал тихо:

 - Ну как ты не поймешь? Я ведь хотел сказать именно то, что, благодаря упорству наших предков, мы стали теми, кто мы есть сегодня, и абсурдно отрицать, что они когда-то существовали. Я имею в виду не только несчастных крепостных. Нельзя забывать о тех, кто защитил нас в Великой Отечественной.

 Я подумала: "Все равно, в любую эпоху Мярт непременно был бы героем. Он такой… смелый и прямой… и красивый…"

Мярт умолк на полуслове и смотрел на меня в упор. Напряженный блеск в его глазах погас, теперь его взгляд стал мягким и веселым.

 - Я все-таки дурак, — пробормотал он. — Удивительно, что ты не сбежала. Прекрасный зимний вечер, оттепель, снег и высокие деревья, а я толкую своей девушке о крепостном праве!

Так и сказал — своей девушке. Это было произнесено между прочим, вскользь, но мне было приятно, и сделалось жарко и даже боязно — а вдруг он скажет еще что-нибудь такое, и тогда все нарушится и больше не будет все так красиво, а мне придется что-то ответить, обнаружить свое отношение к Мярту. Но как бы я ни относилась к Мярту, все равно, я не смогла бы сказать вслух: мой парень.

Держась за руки, мы пошли с Вышгорода вниз по лестнице Паткуля, и лестница на сей раз оказалась ужасно коротенькой. Лишь в самом низу, на последних ступеньках, обнаружили, какой обледенелой, скользкой она была. Может, верхние ступеньки были посыпаны песком? Я опасалась, что Мярт заговорит. Ведь лучше всего было идти под сумеречным дымным городским небом, держась за его худощавую руку и не произнося ни слова.

 - Маарья, скажи честно, — начал Мярт тихо, и у меня сердце екнуло. — Скажи, наверное, я тебе уже до смерти надоел?

Уфф! Я засмеялась облегченно.

 - Ты же сам говорил, что мое лицо ничего не может скрыть!

 - Небось считаешь меня жалким маменькиным сыночком, верно?

Я отрицательно покачала головой.

 - Нет, но я же знаю, что девушкам нравится, когда говорят только о них, и о лунном свете, и о поэзии.

 - Отчего же не говоришь? — подзадорила я.

 - Поверь, я могу нести всю эту чепуху не моргнув глазом.