"Дурень!" — крикнула я Мярту.

Снова целая туча осуждающих взглядов.

Все это вроде бы уже было когда-то, однако сейчас меня охватило гнетуще-грустное чувство. Меэритс, наша классная руководительница, приблизилась ко мне, пылая от негодования, и сказала: "Тр-р-р-р!"

"Что? Простите…"

Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-р!

Будильник! Старая жестяная глотка! Сколько умных мыслей он безжалостно не дал мне додумать, как часто вырывал меня из прекрасных мест и захватывающих событий. Что для него полет над землей, или укрощение дикого скакуна в бескрайней степи, или обследование на дне моря затонувшего корабля? Тр-р-р-р-ррр! — верещит будильник жестяным голосом, и все обрывается, а потом — сколько ни старайся — обратно в тот же сон не вернешься. Приходится довольствоваться пожелтевшей трещиной на потолке, бледно-зелеными, словно карикатура на лес, обоями, сытным запахом пищи и докучливой тетушкиной утренней шуткой: "Доброе утро, я ходила в дубовый лесочек, принесла теплого хлебушка кусочек". Но так тетя шутит лишь тогда, когда у нее хорошее настроение, если она не видела во сне красивого мертвеца (к перемене погоды) или маленького ребенка (грустная весть). Если же тетя в дурном расположении духа, она, разбудив меня, говорит вот что: во-первых, я лентяйка ("Тетя, дай поспать еще минуточку!"), во-вторых, злая и грубая ("Оставь, в конце концов меня хоть разок в покое!"), в-третьих, толстокожая ("Хм!"), затем еще — слабонервная ("Господи, будет когда-нибудь в этом доме покой моим нервам!"), лгунья ("У меня же глаза открыты!") и т. д. и т. п.

Чувствую себя почти героиней: на протяжении целого учебного года каждое утро я играла в этом спектакле главную роль и все же успевала в школу вовремя. Впрочем, я и сама о себе не лучшего мнения: стану ли я вообще человеком, если всю жизнь утренний сон будет для меня так сладок? Будильник протарахтел, но тети в комнате не было, и я могла немножко поразмышлять, лежа в постели. О Мярте и можжевельнике. В этом сне не было ничего особенного, обыкновенный критический реализм, который проходят в школе: две недели назад у нас на самом деле был День посадки деревьев, четыре лучших ученика, оканчивающих школу, двое мальчишек и две девчонки, сажали в школьном парке «свои» деревья. И Мярт для этого раздобыл где-то можжевельник. «Дурнем» я его не назвала, но взять саженец дуба действительно посоветовала. Вполголоса. Меэритс на это не сказала мне перед всем классом: "Тр-р-р-р-р!", только прошипела: "Маарья, вы не в деревне!" И Мярт с того момента дуется на меня, как мышь на крупу. На заключительном торжественном собрании, когда я преподнесла ему букет васильков, он успел шепнуть мне две жизненных премудрости: "Всему свой предел!" и "Волос долог, ум короток!". Ну и пусть! Пусть спокойно поступает в университет и ищет там себе лысую девушку, предельно ограниченную! Жаль, что я не сообразила сплести из этих васильков венок и возложить Мярту на голову или сунуть в руки стоявшего рядом с Мяртом толстячка. О да! Этих поучений о "простых цветах" я наслушалась и дома, и в школе: дело, мол, не в цене, важно выказать уважение. Однако же все ожидают в торжественные моменты получить пряные гвоздики на длинных стеблях или розы, этакие маленькие алые кочаны. Уважение — увы! — измеряют только стоимостью букета! "Разбитое сердце" — вот какой цветок был бы подходящим для Мярта на торжественном собрании. Или "львиный зев". Или их помесь: "Разбитый львиный зев", во!

Из-за какого-то недоумка портить себе утреннее настроение? Ну уж нет! Как это там у Грига?

 - Тии-раа-а-аа-рии-раа-ра-а…

 - Доброе утро! Я пришла из дубового лесочка… Ты, птенчик, уже проснулась? — удивилась тетя. Пришла-то она явно из кухни — в руках красная гусятница.

 - Угу! — я сделала вид, будто занимаюсь гимнастикой. — Птица, что поет с рассветом…

 -…вечером в когтях у кошки! — закончила тетя и сдавленно захихикала.

Ишь ты! Единственное, чем тетя Мария напоминает своего брата — моего отца — запасом пословиц и поговорок. Во всем остальном они совершенно разные, как кошка и собака. Я бы сказала, что отец — большой пес (сеттер или пойнтер), а тетушка — маленькая толстая кошечка.

 - Смотри, Маарья, я зашморила тебе курочку в дорогу! — любезно сообщила тетя.

Силы небесные! Хорошо, что курочку, а не индейку. Только как же я буду лопать эту курицу в автобусе на глазах у всех? И в чем она намерена дать ее мне? В гусятнице, что ли?

 - Нечего хмуриться, в дороге всегда есть хочется. В свое время я непременно брала с собой в дорогу две-три курицы. Птицу в пути есть удобно: не требуется ни тарелки, ни вилки, ни ножа… Обернешь вот так, поплотнее, салфеткой…

Обхватив бумажной салфеткой курицу, от которой шел пар, тетя выудила ее из гусятницы и принялась демонстрировать, как едят в поездке. "Хорошо бы она так увлеклась, чтобы от курицы ничего не осталось", — с надеждой подумала я. Но не тут-то было — несчастная курица уже шлепнулась на стол, завернутая в фольгу. "Она будет шуршать на весь автобус! — подумала я безутешно. — Двадцать писателей будут, вытягивая шеи, глядеть, как я, сидя между Аэт и Стийной, достаю курицу из серебряной бумаги". Но сразу же нашлось утешение: весь куриный род должен будет гордиться тем, что одну его представительницу похоронят в серебристом саване в саду писателя Парреста — отца Аэт. "Покойся с миром и с вилкой в брюхе!" — как шутили в старину.

"Странно, — подумала я, — сейчас мне вдруг стало совершенно все равно, что делает Мярт". Словно и не было никогда вальсов на школьных вечерах, прогулок по Старому городу и двух сверхсекретных вечеров в кафе! Значит, это было не то! Сухарь (так называет Мярта Май-Лийз из нашего класса) всегда казался мне слишком положительным (рядом с ним я чувствовала себя жутко легкомысленной и наивной), но стоило ему лишь разок изменить тон, стоило мне лишь на миг показать, что я в чем-то умнее его, — сразу же пришел всему конец!

В ванной я фантазировала о тех временах, когда Мярт уже будет врачом, а я его пациенткой. Он мог бы выучиться на зубного врача. Доктора изумляются, что у меня до сих пор нет ни одного запломбированного зуба. Как у животного! Даже неловко становится! Ну да, Мярт-стоматолог развел бы руками и сказал бы: "К сожалению, все зубы у вас по-прежнему здоровы!" На это я бы сердечно улыбнулась ему, а он вздохнул бы и прошептал: "Маа-аа-рья!" Я дружелюбно протянула бы ему правую руку, на которой сверкало бы обручальное кольцо и сказала бы: "Прощай, Мярт! Ты стал тем, кем хотел стать! А мне пора — мои дети ждут меня!"

Кто-то постучал в дверь ванной. Мучение, эта коммунальная квартира. Соседи как будильники!

Когда я вернулась в комнату, танте Мария имела честь сообщить мне, что пока я «плескалась» в ванной, она упаковала мой чемодан. Чемодан!

 - Сумадани, — объясняла тетушка, — аккуратненько в сехолле, и… Мало ли чего в поездке не случается.

Ох, эта тетя Мария! Нет чтобы сказать нормально по-эстонски "кохвер" и "кате" или "пеалис", она не преминула показать образованность и употребила вместо эстонских слов иностранные. Но тетушке не даются шипящие «ж», «ч», «ш», «щ», которых нет в эстонском языке, вот и приходится произносить все через «с». Впрочем, ведь и я называю ее «танте» — на немецкий лад. Правда, это слово нередко встречается и в разговоре, и в литературе, оно применяется именно к людям с претензиями на особенную воспитанность и образованность — вроде моей тетушки…

 - Ничего в поездке не случится, — ответила я сухо. — Ну зачем мне чемодан? Может, нам придется возвращаться пешком, и…

Я тут же пожалела, что придумала такую причину, но исправить уже ничего нельзя было.

 - Пешком? Из Риги?

 - А что такого? — попыталась я обернуть все в шутку. — Кристьян Яак [2] ведь ходил пешком из Тарту в Ригу.

 - Что? Он теперь тоже едет с вами?

Ох, силы небесные! Но одно доброе слово может победить и целую армию…