– …

– Да нет, разумеется, – не исчезать в воздухе и не менять системы координат: это вопрос навыка. Он научил меня большему… Вот кто умел скользить между мирами – непринужденно и недемонстративно! С одним цветком в руках, с одной бабочкой на плече… Вы вот не поверите, но я все надеюсь на встречу с ним. Что он, например, как-нибудь появится в Берлине – хоть и у меня дома, на Knud-Laward-Strasse. Или не обязательно там… мало ли где можно встретиться!

– …

– Да хоть и в измерении языка – почему бы нет? Меня несколько смущает Ваша интонация… извините. Для меня ведь это измерение, измерение языка, ничуть не менее реально, чем любое другое, а уж для Вас – журналиста! – оно и вообще должно было бы быть основным: или Вы полагаете, что существуете в другой системе координат? Тогда это печально… но пусть Вас это не задевает: я и вообще… печальный клоун.

P. S.

Продолжавшиеся восемь дней гастроли немецкого цирка «Ассорти» в Москве только что закончились. По мнению многих и многих, гвоздем программы стал русский эмигрант Петер Миронофф, лауреат трех международных конкурсов артистов цирка, предложивший зрителям короткую программу под названием «Ich bin schon da» («Я уже здесь»), где печальный клоун – именно в этом амплуа работает Петер Миронофф – словно никак не мог найти себе места, постоянно возникая то на арене, то где-нибудь среди зрителей, то под самым куполом, то в оркестре. С такой же легкостью, с которой сам он перемещался из одного пространства в другое по ведомым только ему одному «потайным ходам», перемещался вместе с ним и цирковой реквизит – до тех пор, пока реквизиту не надоело следовать за печальным клоуном. С этого момента реквизит начинал жить самостоятельной жизнью – дразня печального клоуна своим появлением как раз не там, где в данный момент находился сам Петер Миронофф.

P. P. S.

По свидетельству нашего собственного корреспондента в Германии, такой улицы, как Knud-Laward-Strasse, в Берлине не существует.

Е. К.

Трудно сказать, почему Лиза так спешила домой вечерами.

– Лев, ты проводишь меня до метро?

Этот вопрос она задавала ему каждый раз – невзирая на то, что ежедневно он и так провожал ее, причем не до метро, а до самого дома. Нет, не до самого… – дотуда, где она говорила: «Спасибо-как-всегда!» – и, чмокнув его куда попало, убегала вниз, к набережной.

Так у них со Львом было заведено… – и бесполезно спрашивать – кем. Видимо, обоими – во всяком случае, никто из них не возражал. Они и вообще ведь не возражали друг другу, а как им это удавалось… об этом любящих не спрашивают. Они были любящими – беззаветно, навсегда, насмерть. Хоть никогда и не вели разговоров об этом: не было необходимости… да и не знали они, пожалуй, что обречены друг на друга с той самой встречи на не существовавшей Немецкой улице, полной шоколадно-марципановых шалостей, – иначе бы точно испугались.

Лиза начинала собираться домой около десяти. Лев знал, что ей пора, – и вопросов не задавал. Но, если бы задал, Лиза, скорей всего, ответила бы, не задумываясь: «Это правильнее». «Правильнее», наверное, и было: днем Лизу совсем не смущало постоянное присутствие деда Антонио где-то поблизости, а вот в ночное время… трудно сказать. Нет, Лиза не то чтобы ощущала его присутствие – она просто всегда знала: дед Антонио здесь, и так оно должно быть.

На днях она говорила об этом с Сэмом, утащив его подальше от свиты. Лиза одна имела право обращаться с ним подобным образом – с ним, кого боялся не только весь двор, но и вся набережная – иногда даже казалось, что вся Москва. Это, кстати, бес-ко-неч-но удивляло Лизу, никогда не понимавшую отношения окружающего мира к Сэму. Для нее он с детства был чем-то вроде плюшевой игрушки – только, конечно, не замусоленного зайчика какого-нибудь, а определенно огромного мягкого медведя, которого не столько любишь, сколько ему поклоняешься.

– Сэм, вот если все время кажется, что рядом с одним из друзей твоих кто-то постоянно находится…

– Ты бы кончала с загадками-то своими, – не дослушивал Сэм, – «с одним из твоих друзей»! Говоришь о Льве – и говори. Как будто я не знаю, кого ты в виду имеешь!

– Какая разница – кого? – сердилась Лиза. – Я тебе теоретический вопрос задаю, а не пережитым с тобой делюсь, психиатр!

– Понято, – бурчал Сэм. – Если кто-то постоянно рядом, это может быть личный эгрегор.

– Красиво – л-и-ч-н-ы-й э-г-р-е-г-о-р. – Лиза тихонько качалась на детских качелях: малявка малявкой.

– Причем тут – «красиво»? Нормальное название. Это что-то вроде покровителя души.

– Покровитель души… как ты у меня?

– Приблизительно, – обалдел, но не подал виду Сэм. – Под землю-то составить протекцию вам?

– Не, спасибо. Лев не хочет.

– Чего он вообще хочет, Лев твой?

– «Мой»! – Лиза даже засмеялась. – Если бы ты знал, насколько – не мой. Ничей Лев, дикий. Сам по себе. Вне всего.

– Таких не бывает, – поделился опытом Сэм.

– Я тоже думала, не бывает. Оказывается, бывает. Бывает – и ничего не хочет. Ни от кого. Высоко?

– Может, и высоко. Но, может, и нет… это зависит. А кто у него эгрегор? – Сэм подтолкнул Лизу в небеса.

– Секрет, – ответила она, спустившись к нему и снова улетев.

– Понято.

Сэм мог умереть за Лизу, и Лиза это знала.

Раньше она тоже могла бы умереть за Сэма, но теперь – не могла, хоть и относилась к нему в точности так, как прежде. И Сэм это знал. На его собственную готовность умереть за Лизу данное знание не влияло.

– Вообще-то я боюсь очень, Сэм.

– Ясное дело! Смотри, как бы опять экстрасенса не вызвали, порченая ты наша.