И Нюрочка кивнула ей с готовностью:

– Я не вернусь, – но обеспокоилась: – А кто тебе на ферме поможет?

– На какой ферме? – махнула рукой Маринка и стала умываться. – Режут коров, там рёв стоит…

– Кто? – встревожилась Нюрочка. – Режет?

Маринка её не услышала.

– Хотели с той недели всех пустить на мясо, – вытирала она полотенцем обветренное, красное лицо. – А чего ждать? Сенокоса не было, люцерну не сеяли. А камыш для коров грубый… Скотник не хочет их к Жёлтому озеру гонять. И далеко, и без толку… Поезжай! От тебя и так пользы мало было. У тебя пальцы слабые… Чего с тобой теперь делать? Не годная ты ни на что… Тебя даже на тракт не поставишь! Ты и одного раза не вытерпишь; удавишься или с ума сойдёшь.

– А ты как без работы жить будешь, Маринка?

Мачеха не ответила. Приметив муху, сонно ползающую по стеклу, она вздохнула и шлёпнула её мухобойкой, но не попала, думая о своём. Оглушённая, муха свалилась на подоконник и замерла. А Маринка уселась за стол, огладив юбку.

– …Что? Накрылся твой Паганини? – она посмеялась над Нюрочкой – пренебрежительно, но не обидно: как над опостылевшей подружкой, которая загостилась, прижилась и забыла, что пора бы ей отправляться за порог.

– Его всё равно редко передавали, – ответила Нюрочка. – Тот концерт.

– Это не музыка была, а пилорама! – заметила мачеха, потянувшись. – Тоже мне, концерт…

– А ты мне денег на дорогу найдёшь? Сколько нибудь?.. Автобусом дорого, конечно. Мне только на попутку. На еду не надо. Я притерплюсь.

Мачеха откинула лёгкие свои кудряшки со лба. Она быстро соорудила из них на темени витиеватый хохолок и защёлкнула пластмассовой жёлтою заколкой, ничем почти не отличимой от бельевой прищепки.

– С этой продажи – не дам, – сказала Маринка, уронив тяжёлые руки на колени. – Милиция нас гоняла. С места на место. Второпях продавали. За бесценок… А больше продажи не будет!

Мачеха вздохнула печально – и чему-то улыбнулась мимолётно.

– Весёленькая. Заколочка… Тебе такую же хотела купить, а хватило на одну, – добавила она, уже не помня досады. – Дать поносить? «Краб» называется.

– Не надо.

– А хочешь, подарю? На память?.. Форсить будешь в городе, вспоминать.

– Я не сейчас поеду за приёмником, – подумав, решила Нюрочка. – В сентябре. Если, конечно, он не привезёт его раньше.

– Так он и привёз! – грустно посмеялась Маринка с весёлой своей прищепкою на голове. – Дурак он, что ли? Не привезёт! Не жди… Давай чай пить. Воды-то хоть натаскала? Раззява…

И он не привёз.

Ровно через месяц Нюрочка на попутке добралась до техникума в Столбцах. Морщинистый шофёр только посмотрел на её деньги и отмахнулся, закуривая:

– Оставь себе. На ситро… Булку, может, купишь. А то ведь нынче… никто никому не рад, нигде. Ну, спрыгивай, сказал! С копейками своими. Деловая…

Ивана Нюрочка отыскала в конце длинного сумрачного коридора, в толпе, которая переминалась и галдела. Трещал оглушительно электрический звонок, истошно кричал какой-то учитель, размахивая над головой журналом: «Сесть! По местам! Немедленно!» Но на двери было написано мелом: «Кто первый войдёт в класс, тот пидерас!» И толпа гоготала, толкалась и гудела, пока в дверь не шагнул сам учитель – зажмурившись, выдвинув журнал вперёд, подобием щита.

Из этой толпы Иван увидел приехавшую Нюрочку позже, чем она его. Он сначала обрадовался, а потом насупился, пробираясь к подоконнику.

– Идём во двор, – сказал он деловито, застёгивая джинсовую новую куртку до горла, и штаны на нём были чистые. – Я приёмником с шофёром расплатился. Уже в магазине был. Два раза. Такого же не нашёл. Говорят, марка древняя. Правда… Только на барахолке сломанный продавали, я не взял.

Потом добавил, оборачиваясь на ходу:

– Деньги за него привезти собирался! А тут… некогда всё время. Я в мастерской кастет вытачивал. Классный кастет! Вчера закончил…

Во дворе чернел остов полуразобранной грузовой машины без колёс. Вокруг неё розовела тусклая пустота – без травы, без единого куста. И в сентябрьском небе не было ни облака, ни тучки. Но ветер гулял широко, от забора к забору, вздымая, кружа клочки старой бумаги.

– Тогда по-другому нельзя было, – говорил он хмуро, оглядываясь на окна. – Не свалил бы из вашей «Победы» – изувечили бы. Извини…

И там, на сорном ветру, Нюрочка, постояв немного, отвернулась от Ивана и пошла прочь.

– Эй! – крикнул Иван, не зная, как её зовут. – Ты, наверно, есть хочешь? Айда к моим родителям. Придумаем по дороге что-нибудь.

– Что? – сквозь слёзы спросила Нюрочка, обернувшись.

Он смотрел издали на её рваные синие сапоги, на широкое платье из тусклого сатина, и колебался, соображая.

– Ну, давай, наплету им, что я на тебе женюсь! – насупившись, решил он. – Только Облома попрошу ранец мой забрать. И пойдём.

– Ты родителей тоже обманываешь? – спросила она.

– Почему? Я скажу: «У нас будет ребёнок», – Иван почесал затылок. – Он же у нас будет!