Здешние соседи глинян – род Медведей из сильного полабского племени – поначалу отнеслись к ним терпимо. На одном языке говорили, одним Богам поклонялись… Лес, опять же, большой, всех прокормит…

Даже он, старейшина, поначалу обрёл было надежду. Однако ошибся.

Всё лето, начиная с весны, стояла пыльная сушь. Обмелевшая, покинутая рыбой река едва давала воды полить вянущие огороды. Белый боровой мох шуршал и распадался в прах под ногами охотников, тщетно выслеживавших откочевавшую дичь. Ни ягодки, ни гриба! А потом однажды небо затянула сухая сизая мгла… И лишь болотные топи, ещё сохранявшие какую-то влагу, оградили глинян и Медведей от стены огня, надвинувшейся с полудня. Там, где пронёсся пожар, до сих пор ещё курились подземным жаром высохшие торфяники…

Вот тогда старейшина и сказал своим детям: надо заново собираться в путь. До прихода глинян в здешних краях не бывало подобного мора. Кабы не решили Медведи, что это они, находники, принесли в котомках беду. Кабы не вздумали на корню истребить незваное лихо… а заодно поживиться хоть тем немногим, что сыщется у глинян в коробах и клетях…

Люди с ним согласились. Но просто ли заново стронуть с места целое племя, от которого остались-то измученные бабы да малосильная ребятня?.. Да и вестей хотелось дождаться – сначала от ушедших в поход, а после – от Ингара. От того самого Ингара, на которого возложили они всю свою надежду и веру, всё своё желание продолжиться на этой земле. Сам старейшина некогда указал ему его путь… а теперь сомневался: не зря ли? Так ли всё кончилось бы у отважных походников, окажись Ингар с ними, а не там, где он теперь был?..

Больно уж долгим да страшным он оказался, путь тот, что должен был возвратить племени жизнь. Растянулась Ингарова дорожка на много лет. И отмечена была кровью. Старейшина не сомневался в идущем, он знал, что тот не свернёт и следа не потеряет, и только гадал: дойдёт ли? Хватит ли сил?..

А теперь утратило смысл даже гадание. Наступит рассвет, и Ингар останется совсем один на чужой холодной земле. Ему будет некуда возвращаться…

…Глиняне так и не успели уйти в лес. Медведи пришли рано утром, в час, когда солнце ещё не успело насмотреться на людские грехи и готово освящать праведные деяния. Пришли одни воины – с копьями, топорами и полными тулами стрел. Они были горды своей правотой и всё совершили по чести. Они не напали сразу, не стали врасплох набрасываться на безоружных. Их вождь говорил долго и красно, нарекая глинян источником всех напастей, постигших два племени, и призывая Богов в свидетели истины. Глиняне должны были покинуть край, куда принесли беду. Покинуть, оставив последнюю скотину, сохранившиеся запасы еды, одежды и вообще всего, что составляет живот человеческий.

То есть уйти на верную смерть.

Голод и страх так меняют некогда доброго и хлебосольного человека, что не надо и колдовства. Слова старейшины не подействовали на Медведей, ибо Медведи пришли убивать – убивать, как им казалось, во спасение своих собственных жён и детей. А Боги безмолвствовали…

Глиняне не выстроили себе укрепления, и Медведям не составило труда окружить их перед избами. Но лёгкой расправы не получилось. Глиняне с беспощадной яростью отвечали стрелами на стрелы. Будь они таким же воинским отрядом, как те, что пришли по их головы, они бы, может, вырвались из кольца. Но не с женщинами, не со стариками и младенцами на руках. И мужчины остались на месте, а когда опустели тулы – врукопашную встретили обозлённых врагов. Смерть – последний поступок. И таков он, что может искупить или перечеркнуть целую жизнь.

…Медленно гаснет взгляд воина, пригвождённого к стене тяжёлым копьём, скользят и разжимаются пальцы, отчаянно схватившие обагрённое древко… но последнее усилие бросает пробитое тело вперёд, по этому самому древку, и нож, возникший в руке, находит шею врага…

…Маленький мальчик выскакивает из избы с горшком горящих углей – и с размаху мечет их прямо в лицо Медведю, убийце старшего брата…

…Женщина подхватывает топор, выпавший из руки старика, и с неистовой силой замахивается наотмашь. Она не станет рабыней…

Старейшине не было стыдно ни за себя, ни за своё племя. Скоро он соединится с теми, кто ушёл прежде него, и они ни в чём друг друга не упрекнут. Оставалось только одно дело, которое он должен был выполнить на земле. Когда он отправлял Ингара в путь, он велел ему каждый день на рассвете обращаться мыслями к дому, потому что там в это время тоже будут думать о нём. И теперь старейшина не мог умереть, пока не наступит рассвет.

Боги всё-таки вняли его последней мольбе. После боя Медведи безжалостно прикончили раненых: страшен мёртвый враг, способный встать из могилы, но куда страшнее – живой, замышляющий месть. Они не давали пощады, и только старейшину, заслонённого рухнувшей крышей, не нашли. Когда затихли вдали чужие шаги, он пядь за пядью выполз наружу. И долго лежал кверху лицом, глядя в звёздное небо, и не подпускал к себе смерть.

Наконец звёзды на востоке начали блёкнуть и исчезать.Ингар, мысленно позвал старейшина.Ингар!..

Его дух так жаждал ответа, что ему и впрямь померещилось в тишине слабое прикосновение мысли, дотянувшейся с другого края рассветного мира.

Услышь меня, Ингар. Теперь ты один, но мы пребудем с тобой. И я, и твоя мать, которую ты любил… мы все. Я знаю, ты выполнишь то, в чём поклялся. Но помни, Ингар… Наш род не иссяк, пока ты живёшь. Бывает, костёр и от малой искорки разгорается… Запомни это, Ингар… Запомни…

Первые лучи взошедшего солнца осторожно погладили старейшину по лицу и ласково поманили к себе его душу. Он глубоко и освобождённо вздохнул, радуясь утихнувшей боли, и тягостные видения прожитой жизни начали отдаляться и меркнуть. Пока совсем не растворились в потоках утреннего света.

Медведи сложили для истреблённых глинян огромный погребальный костёр. Над остывшими углями соорудили невысокий курган и в вершину его вбили столб, вырубленный из целой осины. Вырезали на столбе родовой знак погибших и накрест разрубили изображение топором. Осина выпьет враждебную силу неупокоенных душ и не позволит им снова выбраться в живой мир. А разрубленный знак подтвердит, что Медведей более не побеспокоит никто. Ибо принадлежит он мёртвому роду.