Харальд повторял про себя трудные гардские слова и косился на ладожских бояр, готовясь приветствовать князя. И вот тут Твердислав Радонежич во всей красе показал, за что его прозывали Пеньком.

– Гой еси, государь Белый Сокол! – не обнажая головы обратился он к Рюрику. – Дозволишь на землю ступить или сразу мимо погонишь?

Он стоял прямо, точно всаженный в палубу меч, и кланяться не собирался. Даже с вызывающей гордостью держался обеими руками за пояс.

Рюрик не первый год носил княжеское корзно. Должно быть, понял – ответа о великом посольстве от Твердислава ему не слыхать. Поняла это и княжеская дружина и зароптала, возмущённая непочтительностью боярина. Голоса кметей показались Замятне слишком громкими и угрожающими. Живо махнул с борта на борт, перелетев полторы сажени воды. И встал подле Твердяты, положив руку на меч и заслоняя боярина. Его ватажники тащили из налучей луки и поглядывали на своего предводителя: отворять ли тулы, делая погибельное сражение неизбежным?

Харальд смотрел с корабля, и ему казалось, будто вернулись старые времена, времена истинных героев, помышлявших только о чести. Сын Рагнара Лодброка впервые видел знаменитого вендского князя, но вмиг уяснил, почему его боялось всё Восточное море. А Твердислав!.. Вождь должен заботиться о людях и беречь их от гибели; Твердята неслыханной дерзостью грозил довести отряд до беды. Зато своё достоинство соблюл и своего конунга имя не уронил. А придётся погибнуть – и люди запомнят сказанные им слова. Харальд даже позавидовал Твердиславу. И Замятне, заслонившему ярла. Харальд, пожалуй, ныне хотел бы стоять там, рядом с гардским боярином…

Потом он оглянулся и увидел Эгиля берсерка, точно так же стоявшего возле него самого.

Князь поднял руку…

Но тут противостояние завершилось самым неожиданным образом. Из-за спин дружины, откуда-то из-за угла крепости вырвался всадник. Да не всадник – всадница, сидевшая по-мужски! Харальд с изумлением рассмотрел длинную косу, летевшую над крупом коня. Конь же был невиданной красоты, в яблоках и переливах атласного серебряно-серого цвета. Могучий, злой жеребец, к которому не каждый мужчина запросто подошёл бы, нёс девку во весь опор, и комья земли с зелёной травой далеко разлетались из-под копыт.

– Ба-а-атюшко!.. – кричала девка. – Ба-а-атюшко!..

Вихрем ворвалась между княжьими и посольскими, и Харальду показалось – ещё чуть, и вомчится верхом прямо на палубу!.. Не вомчалась. Осадила коня, спрыгнула наземь, и молодой датчанин только тут заметил, что серый был не только не осёдлан, но даже не взнуздан как следует – кусок верёвки вокруг морды обвязан, а слушался! Девка оставила его плясать и отфыркиваться на берегу, сама же бегом бросилась на мостки. Она была одета парнем: из-под некрашеных холщовых штанов проворно мелькали узкие босые ступни. Корабельщики и не пытались остановить её. Твердислав и Замятня стояли у мачты, в проходе между скамьями, – она махнула мимо них, по скамьям, чуть не расталкивая вооружённых мужчин, если кто медлил отшатнуться с дороги.

– Ба-а-атюшко!..

Её голосу с берега эхом откликались другие. Из города спешили мужчины и женщины, ковыляли ветхие деды, неслась быстроногая ребятня. Ладожане спешили встретить своих, о ком много седмиц болела душа. И стало невозможно стоять друг против друга так, как только что стояли, и сами собой, без приказа, начали опускаться в руках напряжённые луки, а потом – прятаться в налучи.

Эгиль берсерк с облегчением перевёл дух.

А отчаянная всадница уже висела на шее у того, к кому мчалась – у боярина Сувора, и ревела в голос, и старый воин, уже вынувший из ножен меч, убрал его, чтобы не мешал обнимать дочь.

Харальд заметил, что позже всех отступил и спрятал оружие Замятня, до последнего охранявший Твердяту.

Вот так и прекратилось великое посольство за море, распалась ватага, спаянная воедино непрочным, как выяснилось, союзом двоих князей, Рюрика и Вадима. Совсем не таким вышло его завершение, как представлялось Твердяте. Был пир в княжеской гриднице, но на красном стольце сидел ненавистный варяг. Вадимовых людей пригласили честь честью – Пенёк отказался. Ноги его в Ладоге больше не будет, и всё тут!

Ещё стояла у Пенька хорошая изба внутри крепости, близ дружинной хоромины. В Роскильде, а того пуще в море неласковом как уж мечтал о родных стенах, о половицах скрипучих, и чтобы войти, поклониться Божьему углу да честной государыне печи… дома себя наконец-то почувствовать… И того не досталось. Не пошёл: рвать, так уж сразу. Да и зачем идти в мёртвые стены? Искра, сын, позаботился – собрал отцово добро, заманил Домового в стоптанный лапоть, с собой на новое место увёз… Знал батюшкин нрав.

Обе лодьи, на которых ходили за море, были Рюриковы. Забрали их, и остался Твердята на берегу при тех же шатрах, в коих ночевали дорогою. И при датском корабле, вытащенном на берег.

Харальд с Эгилем и знатнейшими воинами побывал в крепости на пиру и там разговаривал с князем. От имени Рагнара конунга подносил ему дары и вежливо принимал Хрёрековы отдарки.

– Станут говорить про тебя – вот первый датский вождь, пивший пиво у вендского сокола, – тихо сказал ему Эгиль.